Рассказы - [51]

Мэри держалась в стороне от буйной пестрой компании, осевшей в поселке, хотя и была в дружеских отношениях со старшим поколением. Жила она на окраине поселка. Ее муж, тоже метис, часто высмеивал ее стремление жить так, как живут белые женщины: иметь приличный вид и содержать дом в чистоте и порядке, как ее учили в миссионерской школе.

Дом Мэри был недалеко — приземистая темная хижина, построенная из ржавых жестянок из-под керосина и старых досок; крыша хижины всегда сильно протекала во время зимних дождей. Но земля, на которой стояла лачуга, принадлежала Мэри, и она гордилась этим. Она купила этот участок на деньги, заработанные стиркой и уборкой в городе; годами она копила и прятала их. Ее дети выросли и разбрелись по свету. Теперь она жила и работала для того, чтобы построить на своей земле дом — маленький деревянный домик с крышей из гофрированного железа.

В сухом песке около хижины росло несколько чахлых кустиков герани и помидоров, — Мэри называла это своим садом. Перед тем как открыть дверь и войти в единственную комнату своего жилища, она с любовью задерживала взгляд на растениях.

Рассерженная тем, что муж, поев, так и оставил после себя на столе грязные тарелки, Мэри повесила сумку, убрала со стола, затем развела огонь на открытом очаге, подмела пол, вымыла посуду, нарезала в кастрюльку мясо и овощи, принесенные из города, и поставила жаркое тушиться на огонь. Тэд должен был скоро прийти обедать, хотя часто по субботам он так напивался, что, вернувшись домой, мог лишь растянуться на постели и проспать до утра.

Закончив уборку, Мэри подошла к двери — ей хотелось узнать, прошел ли в поселок встретившийся ей старик. Она уже жалела, что была так резка с ним. Поглядев на дорогу, она увидела, что он зажег маленький костер на крутом склоне холма. До нее донеслось его протяжное, заунывное пение.

Почему он назвал девушку ее туземным именем? Ведь этих имен никто не знает. Большинство женщин поселка даже не помнит, были ли у них когда-нибудь туземные имена. Всех девушек теперь зовут Джей, Китти и Дульси.

Нгула… В этом имени было что-то тревожно-знакомое. Казалось, Мэри слышала его раньше, но где и когда — она не могла вспомнить.

Закат опалил небо. Мэри села на ящик около двери, усталая после рабочего дня. Сколько вечеров провела она, сидя вот так и любуясь закатом; тишина действовала на нее успокаивающе, несмотря на зловоние, доносившееся из ветхого строения на вершине холма, куда свозили нечистоты со всей округи.

«Вот почему, — с горечью подумала Мэри, — эта полоска бесплодной земли на сотни миль, до самой горной цепи, является единственным местом, где разрешается селиться людям с туземной кровью». Здесь, на невысоких холмах, окружающих котловину, зимой превращающуюся в болото, а летом безводную и иссушенную солнцем, обосновалось около десяти семей, выстроивших хижины наподобие ее собственной. Эти лачуги, сооруженные из ржавых консервных банок и кусков мешковины, походили на гнилые грибы, торчащие из земли.

Мэри видела завитки дыма, поднимавшиеся из труб, детишек, возившихся возле хибарок; малыши были совершенно голые, ребята постарше — в пестрых лохмотьях. Несколько женщин, сидя на корточках, в тени кустарника, играли в карты. Вокруг площадки, где шла игра в «обе вверх»[7], толпились мужчины и женщины, спеша до наступления сумерек сделать последние ставки.

Нгула! Нгула!.. — это имя неотвязно сверлило мозг Мэри, как назойливая муха. Оно преследовало и раздражало ее, вызывая какое-то беспокойство, будя смутные воспоминания. Кто она? Откуда она? Мэри не знала. Разве что слова той старухи в больнице, куда Мэри ходила навещать больных туземцев, были правдой. Старуха бредила, она умирала, когда Мэри подошла к ее постели.

— Ты из Порт-Хедленда, девушка! — воскликнула она. — Из рода Балиари, как и я.

— Почему ты так думаешь? — спросила Мэри.

Старуха что-то пробормотала о муравьях и какой-то отметинке на лбу. Потом, в поселке, Мэри с удовольствием заявляла, что она из Порт-Хедленда, из рода Балиари, но она никогда не говорила ни Тэду, ни кому-нибудь из белых, какую тайную радость доставляла ей мысль о том, что у нее есть род и племя.

Закат, тускло-красный, как охра на скальных рисунках, догорал за гребнем холмов. Сгущались сумерки, и в хижинах на склонах замерцали огоньки.

«Нгула! Нгула!»

Мэри поразило, что старик поет на южном наречии. Она выучила много слов этого диалекта, разговаривая со слепой Нэлли, слушая ее песни и сказки о птицах и животных, которые некогда тоже были ниунгар (чернокожими людьми).

Крошка моя, крошка моя,

Пропавшая крошка,

Дитя моих сновидений,

                                  Где ты?

Долго, далеко бродил Гвелнит,

Разыскивая и призывая.

Теперь его ноги ослабели.

Глаза затуманились,

Близок конец его пути.

Снова и снова доносилось заунывное, монотонное пение, и Мэри напряженно прислушивалась к жалобным причитаниям старика. Голос его звучал глухо, потом вдруг поднялся до такого пронзительного вопля: «Нгула! Нгула!» — что Мэри вскочила и быстрыми шагами направилась к сидевшему у костра старику. Он поднял затуманенные глаза на Мэри, возникшую перед ним в отблеске огня.