Рассказы - [3]

Он стал загибать на руках пальцы, перечисляя эти возможности, а когда загнул все десять пальцев, то вновь распрямил их и помахал для наглядности над трибуной руками.

Вообще же доклад чинно слушали лишь в первых рядах, но и там кой-кто подремывал, сложив на животе руки; когда позванивала пробка в графине, то задремавшие испуганно вздрагивали и старательно округляли глаза на трибуну; а у входа непрестанно шло движение: хлопали двери, стучали откидные сиденья кресел.

Если шум становился несносным, то Василий Ильич делал паузу и поверх голов молча смотрел в конец зала, словно гипнотизируя сидевших там, и у дверей ненадолго стихало.

Ближе к концу доклада по задним рядам дробной волной прокатился грохот. Не помогла и очередная пауза докладчика — людей с дальних мест как ветром сдунуло, словно их созвал набат. Тогда Василий Ильич отыскал глазами Вяткина, глянул на него, и тот, пригнувшись, как в кино, полез из рядов.

Заинтересованный тем великим движением, выбрался и я на волю, посмотрел вдоль белой от зноя улицы и все понял. Привезли пиво — событие для степного совхоза редкое. Старые рыжие бочки плотно стояли на грузовике с откинутыми бортами, а над одной уже трудилась полная женщина в запыленном халате: ввинчивая в бочку насос, она задом сталкивала лезущих на грузовик мужчин и покрикивала:

— Куда прете, оглашенные? На два дня пива хватит.

Вяткин пытался было оттащить крайних в толпе, но от него отмахивались, и он закричал на полную женщину:

— Марья, я ж говорил тебе, чтоб ты не торговала до перерыва!

— Так ведь прокиснет пиво в такой-то жарище, тогда ты, что ли, за него платить будешь, — огрызнулась та и ловко поддала бедром уже почти взобравшемуся на грузовик парню.

Тот полетел на людей, и толпа чуть отхлынула.

— Ну, смотри у меня, Марья, я в райпотребсоюз пожалуюсь! — в отчаянье крикнул директор совхоза.

В ответ из толпы заворчали:

— Ладно грозить-то тебе.

Вяткин махнул рукой, протянул, покосившись на меня:

— А-а… Семь бед — один ответ, — и подался обратно в зал.

Сквозь толпу, обступившую грузовик, нечего было и мечтать пробиться за кружкой пива, а на совещание возвращаться не хотелось, и я решил сходить пообедать до перерыва, пока и столовую не заполнит народ.

В отличие от двухэтажных щитосборных домов совхоза, покрашенных в коричневый цвет, столовая была низкой белой мазанкой в одну комнату-зальце с тесной кухней в дощатой пристройке. Осталась мазанка от тех времен, когда здесь располагалась овцеводческая ферма колхоза. Чтобы в срок обслужить всю ту уйму людей, что нахлынула в совхоз, во дворе столовой сколотили два ряда длинных столов из плохо обструганных досок, защитив их от солнца навесом. Раздачу вели из открытого кухонного окна, прибив к подоконнику доску для подносов.

Едва я толкнул во двор калитку, как сразу увидел знакомую Федину спину, обтянутую трикотажной безрукавкой.

Федя разговаривал с румяной от печного жара женщиной, высунувшейся в окно раздачи. Невысокий, он ухватился за доску у подоконника и тянулся на носках, но все равно над подоконником поднималась лишь его голова на короткой шее. В затененном стекле откинутой внутрь кухни оконной рамы отчетливо отражалось круглое — ну, прямо, полная луна в темном небе! — Федино лицо.

Там, в стекле окна, и он увидел мое отражение, но не шелохнулся, пока не договорил:

— …а бидончик с варенцом поставь в погреб, на лед. Правду говорю — не прогадаешь. Сам-то его очень любит, — и тогда повернулся ко мне. — Наше вам… Тоже сюда на дымок? А я тут ревизию навожу. Что к чему и что почем.

Сказал женщине:

— Нашенский парень, из газеты.

Та коротко глянула мне в лицо, будто сфотографировала.

— А теперь, Степан-на, дай-ка нам чего-нибудь покалорийней, — попросил Федя и похлопал ладонью по животу. — В нашем шоферском деле главное — полный бак заправить.

Стойла середина лета, но нам выдали салат из свежих красных помидоров. Еще поставили на подносы тарелку с борщом, побелевшим от сметаны, яичницу с ветчиной на маленьких сковородках, всю еще в пузырьках масла, и варенец с желтыми сливочными пенками.

Расставив еду на столе, Федя плотно уселся на скамейку и сказал с довольным видом, кивнув на окно кухни:

— Они меня знают, уважают. Что скажу — слушают. Я ведь здесь не впервой, со своим-то, считай, всю область исколесил. Он меня тоже уважает. Если в поездку ему кого другого дают, не хочет — и все тут. Сколько я всего понавидался, на роман тебе могу нарассказать. Все знаю и всех знаю… Взять вот Вяткина, Алексеича, директора здешнего. Хозяйство у него крепкое, хозяин он хороший, но… сильно напуганный: его когда-то с работы снимали. Так он теперь все с оглядкой делает да начальству поддакивает.

— Это-то и я заметил, видел, как он старался, — засмеялся я.

— Да что там Вяткин, — жуя полным ртом, продолжал Федя. — Я всех руководителей хозяйств как облупленных знаю… Вот, к примеру, Пронин, председатель «Красного пахаря»… Ну такой важный мужик, что, кажись, не подступишься. Надутый всегда ходит — животом вперед. А скажи-ка ему: у вас, мол, Василий Васильевич, не в пример другим, размах большой, вон и стадион построили и ясли для детишек — так он для тебя что хошь сделает. А вот к директору Ключевого совхоза я долго не мог подступиться, но потом осенило: привез я ему в подарок из города антенну шестиканальную для телевизора, и теперь мы дружки.