Рассказы о Сашке - [3]

– Ну уж не знаю, Пётр Семёнович, что там было в вашем девятом «Б» классе, – сердито сказал Володя.– Но вы точно что-то путаете. Сашкой звали и моего брата, который умер совсем молодым. И на портрете в прихожей должна быть не моя фотография, а Сашкина.

– Может быть, и так. Спорить не буду, – Пётр Семёнович-Сергеевич покачал кривой, обезображенной головой. – Может быть, и так.

Володя вскоре после этого невкусного разговора ушёл, только домой идти ему совсем не хотелось. Он боялся. Боялся, что когда откроет дверь в свою квартиру, то увидит как Татьяна-Марина с коровьей яростью занимается любовью на грязном полу в прихожей с его братом Сашкой. Который на самом-то деле недавно умер совсем молодым.

CНЫ И ДЕЛА

Володе редко снились сны. Раз в два-три года, не чаще. Зато в последнее время, вскоре после того как его брат Сашка умер совсем молодым, сны стали приходить к Володе регулярно. Сны свои Володя обычно не помнил. У него и без того хватало дел, выше крыши у него было разных самых дел. Правда, иногда ему казалось, что он сны не помнит не из-за того, что у него до хрена самых разных дел, а по какой-то другой причине. Скорее всего, так оно и было. Только причину эту Володя не знал.

Иногда ему хотелось запомнить и даже записать какой-нибудь из своих снов. Он купил толстый венгерский блокнот и красивый испанский фломастер. А потом и маленький, крошечный японский диктофончик, который гремучей булавкой прикрепил к одеялу, мало ли – подумал однажды Володя в начале ноября, – вдруг как не захочется пост – утром или ночью глубинной, часа в три, в четыре, или в четыре двадцать семь (невозможно ведь точно предугадать, когда именно приснится сон!) прикасаться испанским красивым к венгерскому толстому? Вот тут-то забавная дальневосточная игрушка как раз и пригодится…

Но из-за диктофона вот что однажды приключилось: Татьяна-Марина, Володина жена, известная своим тотальным молчанием, причём даже и за пределами их семьи, увидела прикреплённый к одеялу диктофон и испугалась. Она решила, что в ним в постель забралось какое-то неведомое ей крупное насекомое. Володя с трудом успокоил её. Он попытался объяснить ей, что диктофон ему нужен, чтобы фиксировать увиденные сны. Однако Татьяна-Марина никак не могла его понять. Она и ругалась, и недовольно ворчала, и что-то ещё говорила, чем страшно возбудила Володю, отвыкшего слышать хрипловатый, напоминающий предвечернее воронье пение, тембр её голоса. Володя снова объяснил, для чего же именно ему нужен диктофон. Она всё равно его не понимала и упрямо продолжала говорить разные, не очень уж ласковые слова; быть может, в другой ситуации Володя был бы не рад её высказываниям, ведь в том, что говорила Татьяна-Марина было немало обидного по отношению к нему, к его изначальной сущности, только сейчас это не имело значения. Гораздо важнее было, что она вообще хоть что-то говорила!

Володино возбуждение росло, нарастало, увеличиловалось, усиливалось, и в результате они с Татьяной-Мариной вскоре, минут через семьдесят пять, слились в так называемом любовном экстазе. Чего давненько не случалось. Примерно с тех самых пор, когда Сашка, Володин брат, умер в конце мая совсем молодым.

Приключившееся понравилось отвыкшему от честного семейного секса Володе гораздо больше записи и фиксации снов. Ни один из своих снов он так и не запомнил, так что и записывать в толстый венгерский, и уж тем более, наговаривать на красивый японский, было нечего. К тому же сны перестали наносить ему свои непрошенные визиты.

– Что ж, отлично, – радовался Володя. – Ведь и без этого хватает у меня разных дел. До фига у меня самых разных дел. Жалко вот только, что Сашка умер совсем молодым.

ДЕЛЬФИЯ, МЕДСЕСТРА ИЗ БАНКА

Дельфию многое возмущало. Очень многое. В первую очередь, Сашка. Дельфия, медсестра из банка, немало успела повидать на своём веку. Что из того, что её век, по мнению того же Сашки, был не очень долгим? Нет, слишком коротким он тоже не был!

В тайной глубине души Володя ей нравился больше, чем Сашка. Но Володя был женат на молчаливой Татьяне-Марине, и это частично препятствовало становлению – развитию – укреплению – пролонгации – росту – градации чувства Дельфии по отношению к нему. Смерть же Сашки прицельно выбила Дельфию из привычной, хорошо и густо унавоженной честным, сухим трудом жизненной колеи.

– Какого чёрта! Какого, спрашивается, чёрта, – нервно думала она, перевязывая эластичным свинцовым бинтом сломанные за выходные рёбра, берцовые кости и ключицы у сотрудников банка. – Взял и умер без всякого предупреждения!

И ведь прежде-то не болел никогда! Его мать, Таисья Викторовна, в свободное от основной работы время лет, примерно, тридцать подряд, занимающаяся коллекционированием болгарских обоев, сказала ей однажды по телефону, что в школьном возрасте Сашка никогда не простужался, не знал, что такое ангина, коклюш или брюшной тиф, и даже жесточайшая эпидемия старовологодского гриппа, унесшая далеко прочь немало мёртвых жизней, обошла его стороной!

– Да и Володя, конечно, тоже хорош, – Дельфия поставила холодный льняной компресс сломавшему на рыбалке ноготь одному из руководителей банка и победным финальным глотком опустошила изрядно проржавевшую банку с модным импортным пивом. – Для чего нужно было ему, Володе, всё время повторять, что Сашка умер совсем молодым? Нет, не так уж Сашка был и молод!