Рассказы о походах 1812-го и 1813-го годов, прапорщика санктпетербургского ополчения - [27]

Надобно однако было открыть все товарищу. Его я больше всего боялся. Кое-как намекнул я ему о моей любви — и это его отнюдь не удивило, но когда я скрепясь сказал, что готов даже жениться на Терезе, — то он представя мне все безрассудство подобного поступка, прекратил все рассуждения тем, чтоб после завтра отправляется под Данциг, потому что в городе известно стало о капитуляции, заключенной Раппом, — и следственно нам надо было торопиться ехать к церемониальному шествию. Я ожидал этого, но как вместе с тем знал, что свадьба моя не теперь же может быть сыграна, то и замолчал, уверенный внутренне, что все-таки поставлю на своем. На другое утро объявил я Терезе, что еду завтра под Данциг, с тем чтоб устроить свои дела и возвратиться к ней как можно поскорее. Она поплакала, я расцеловал ее, успокоил— и проведя с нею один из приятнейших дней моей жизни, уехал на другое утро.

В грустном расположении духа ехали мы оба с товарищем. И он, покидал любимейшее свое существо, и он был любим, — но и ему для успеха не было другой перспективы, кроме холодного Гименея. Он имел довольно силы, чтоб оторваться от этой развязки. — В 1 1/2- милях от Эльбинга была обыкновенная переправа чрез Вислу (или рукав ее: Ногат), подъехав к ней, вдруг объявляют нам, что сильный лед, шедший по реке, прекратил всякое сношение и, что мы не прежде 2-х недель теперь попадем на ту сторону. — Что было делать против судьбы? Внутренне оба радуясь, воротились мы в Эльбинг, явились к Коменданту, — и как ему известно уже было о прекращении сообщений, то он дал нам новые квартирные билеты, — и мы вдруг неожиданно опять явились к нашим тоскующим красавицам. Быстро пролетели эти две недели, — и не смотря на все удовольствия наши, нам было очень досадно, что под Данцигом все без нас кончилось. Эльбингские газеты уже известили нас о неутверждении ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ капитуляции, о приказании ЕГО предложить гарнизону, или сдаться военнопленными, или продолжать Защищаться, о согласии его на исполнение воли ГОСУДАРЯ, о церемониале сдачи крепости, выхода войск и празднествах в Данциге в честь Русских, — все это случилось без нас! — Мы ежедневно справлялись о переправе и при первой возможности полетели туда.

Не очень выгодно было являться с повинною головою. Просрочка была жестокая. Я, как младший, оправдывался тем, что должен был слушаться старшего товарища. Он же не знаю, как и чем, убедил нашего Полковника в своей невинности — и все кончилось самым благополучным образом. Мы отправились в Данциг, чтоб осмотреть его и погулять.

Весело было проезжать теперь мимо траншей и батарей, не слыша уже вечного аккомпанемента ядер и картечи. Весело въезжать в город, перед которым целый год почти стояли в почтенном отдалении; весело ходить по разоренным его улицам и мимо разрушенных зданий, весело повторять себе с гордостью: — это мы победили; но чувство тщеславия скоро удовлетворяется, притупляется, пресыщается. Человеку нужны приятнейшие ощущения — а тут их не было. При изъявлениях радости народной, видна была везде бедность и даже неискренность. Выгоды Наполеонова правления избаловали Данцигских жителей. Им очень не хотелось возвратиться под власть Прусского Короля. Они даже отправили Депутацию к АЛЕКСАНДРУ, чтоб Он их взял в свое владение, но между союзными Монархами дело это было кончено — и Депутатам отвечали, что не их забота выбирать себе властителей, и чтоб они явились за приказанием к своему Государю, Королю Прусскому.

Так кончилась осада Данцига. Со дня открытия траншей, менее нежели в два месяца, ужасная эта крепость принуждена была сдаться. Действие Русской артиллерии превосходят всякую похвалу. Семилетние труды Французских инженеров так были избиты нашими ядрами, что между батареями даже сообщения не было от обломков; все почти их орудия были подбиты и передовые наши траншеи были уже на гласисе. При нынешнем военном искусстве нет уже непреодолимых крепостей, если только перед ними можно рыть траншеи.

Вскоре по взятии Данцига воспоследовал ВЫСОЧАЙШИЙ Указ о роспуске Ополчений, — и что же? никто почти из нас не был этим доволен. Союзные войска вступали тогда во Францию. Начинался последний акт величественной Драмы: Падения Наполеона, — а нам приказывали сойти со сцены. Это было очень грустно! — Притом же отобрали у солдат ружья, как бесполезную вещь, для мирных поселян, возвращающихся на родину. И это было нам очень неприятно. Сколько воспоминаний соединилось для воина с ружьем его, бывшим свидетелем и товарищем в двухлетних битвах! Это была бы для него и для потомства его святыня, на которую внуки приходили бы любоваться и рассказывать повести о великой године испытания.

Что еще сказать о нашей службе? Обратный поход — был уже не что иное, как прогулка праздных людей [6]. B Кенигсберге узнали мы о взятии Парижа — и об окончании всей войны. Радуясь величию и славе Русского оружия, мы грустили однако, что не участвовали в этой знаменитой развязке, которая в истории народов составит эпоху, которая снова изменила географию Европы, которая свергла династии, признаваемые 10 лет, и которая возвела Россию на небывалую дотоле степень могущества, славы и величия.