Рассказы о походах 1812-го и 1813-го годов, прапорщика санктпетербургского ополчения - [26]

Шрифт
Интервал

раздирали сердца солдат своими рыданиями и мольбами. Еще раз командующий цепью послал к Герцогу Виртембергскому описание этой картины, испрашивая дозволения: пропустить эту толпу. Закон войны был неумолим. Последовал новый отказ, новое строжайшее запрещение. — Более недели прожили тут эти несчастные, питаясь кореньями, травами и припасами, тайком им ночью даваемыми от сострадания солдат. Мало помалу толпа стала редеть — и исчезла. Трупы их были погребены на этом же месте. Оказалось, однако, что из 460 человек вышедших из города, найдено только 112 трупов. Куда же девались остальные? Разумеется, никто не разыскивал, — но всякий догадывался, что к чести человечества, солдаты и Офицеры на цепи стоящие, пропускали их по ночам, жертвуя чрез то собственною своею жизнью, если б нарушение приказа было открыто.

После ежедневных канонад, пожаров и взаимных нападений заложена наконец 1-я параллель против Иезуитен-шанца. Тут начался для нас новый род службы. Это были траншейные караулы. Надобно отдать справедливость, что этот род был довольно неприятный. Сидеть целые сутки в яме, быть поминутно осыпаемому проклятым картофелем (так прозвали мы картечи), по ночам наблюдать за падающими звездочками (так назывались бомбы), — и ложиться пред ними плашмя на землю, (это верное спасение при разрыве бомбы, бьющей вверх широким конусом) — и все это время но обыкновению голодать: — вот все траншейные удовольствия!

Любопытно было при этом видеть, как привычка делает неустрашимым. Молодые Прусские маркитантки ежедневно во всю осаду являлись в наш лагерь с булками, водкою, вишнями и пряниками. Со времени открытия траншеи, мы ежедневно подвигались вперед и опасности увеличивались — но они с тою же точностью и постоянством приходили к нам каждое утро, приседали немножко, при свисте летящих ядер, шутили при посыпании чугунного картофеля, с веселостью рассказывали нам свои новости и не прежде оставляли нас, как весь их запас бывал разобран. — Деревенские мальчишки также часто забавляли нас своею смелостью. — Чтоб неприятельские ядра не пропадали даром, их вырывали из земли и смотря по калибру, раздавали по батареям для обратной пересылки по адресу. За каждое вырытое ядро платилось по дитке (около 7-ми копеек), — и этою работою обыкновенно занимались мальчишки из окрестных деревень. Надо было видеть, с каким нетерпением стояли они под выстрелами и ждали ядер. Лишь только вроется в землю, они тотчас бросались к нему и вырывали его. Напрасно мы кричали им, чтоб подождали немного, потому что часто летали и начиненные ядра, которые разрывало и черепками убивало, — но это никогда не останавливало мальчишек. Им поскорее хотелось заработать дитку и накупить себе пряников.

24-то Октября Французы попытались сделать нечаянное нападение на Нерунг, где им так посчастливилось 15-го Апреля. С тех самых пор тамошний отряд ни разу не был обеспокоен неприятелем. Не мудрено, что бездействие родило беспечность. И действительно они так искусно подкрались, что застали Командующего отрядом в глубоком сне, едва успевшего спастись. Но на этот раз они не только не нашли никакого провианта, но подоспевшим резервом были чрез полчаса прогнаны с уроном.

По этому ли случаю, или по другим распоряжениям, нашей Дружине велено было отправиться на Нерунг, для подкрепления тамошнего отряда. Обход был по-прежнему чрез го-д Диршау — и мы употребили на это четыре дня по жесточайшей грязи. Когда же пришли туда и пробыли трое суток, то ужасная скука овладела нами. После жизни самой деятельной и наполненной ежеминутными опасностями, вдруг перешли мы в совершенную бездейственность. — Тоска, да и только. — Надобно было искать рассеяния. С начальником 1-й роты вздумали мы отпроситься в город Эльбинг, лежащий около 60-ти верст от Данцига. Предлогом отпуска был размен ротных денег. — Полковник пустил нас на 5 ть дней.

По непроходимой грязи ехали мы туда трое суток, — и по этому уже расчету не могли воротиться к сроку отпуска, а как ответственность за просрочку одинакова, то мы и вздумали подолее пожить. — Да и можно ль было иначе? Прелестнейший город, отличное общество, чудесный везде прием, у нас много денег, молодости и охоты влюбиться…. День за день, веселость за веселостью. Удовольствие за удовольствием — и мы прожили три недели. — Товарищ мой влюблен был в дочь одного городового Советника. Это было ему и под стать. Он был из весьма хорошей Фамилии, значительного чина (в 20-ть лет Коллежской Асессор), отличной образованности, прекрасный фортепьянист, наилучшей и благороднейшей души человек и очень хорош собою. Мудрено ли ему было понравиться и Немкам и Немцам? — Его везде на руках носили, — а за ним и я был приглашаем. При нем все мои дарования исчезли, — но я этому не завидовал. Я был занят очень скромным волокитством. Я страстно влюбился в дочь хозяина нашего Английского трактира и с ума сходил по ней. Один из ежедневных тамошних посетителей, купец, сделался моим другом и поверенным. Казалось он от души старался помогать нам, — но Тереза, уступая силе моей любви, хотела законного брака — и это держало в узде порывы моего романтизма. Я однако же всякий день более и более воспламенялся, потому что короткость обхождения сильно жгла молодую кровь. Поверенный мой с Немецким радушием хлопотал за меня, я ему давал поручение за поручением… вдруг я узнал, что он сам влюблен в Терезу — и уже однажды предлагал ей свою руку, — но получил отказ. — Это меня взорвало. С бешенством бросился я к нему, сказал ему о том, что узнал — и получил от него очень равнодушное признание, что все это точно правда. — За что ж вы сердитесь, прибавил он? Да может быть еще десять человек влюблены в Терезу, — но разве это мешает вам быть предпочтенным ею? Если вы на ней женитесь, то она конечно будет счастлива, — и я любя ее, буду очень рад. Обольстить же ее вы верно не захотите…. Я тотчас же смягчился и помирился. Самоотвержение его меня трогало. Я решился также пожертвовать собою и поручил ему объявить ей и отцу, что я действительно намерен на ней жениться. Он немедленно выполнил мою комиссию. Тереза была в восторге, отец изумился, — но надеялся однако изумить и меня. Он велел сказать мне, что как ни велика честь, делаемая его дочери, но что он дает за нею 20 т. талеров, а это-де то же чего-нибудь да стоит, Впрочем и он, и Тереза изъявили совершенное свое согласие. Я был счастлив, полетел к ним, обнимал всех и с той минуты пользовался всеми правами жениха.


Еще от автора Рафаил Михайлович Зотов
Два брата, или Москва в 1812 году

«…Из русских прозаиков именно Р. М. Зотов, доблестно сражавшийся в Отечественную войну, посвятил войнам России с наполеоновской Францией наибольшее число произведений. …Hоман «Два брата, или Москва в 1812 году», пользовался широкой и устойчивой популярностью и выдержал пять изданий…».


Таинственный монах

«…Феодор Алексеевич скончался, и в скором времени на Русском горизонте стали накопляться грозные тучи. Царевичи Иоанн и Петр были малолетние и Правительницею была назначена вдова Царица Наталья Кирилловна, но по проискам дочери её властолюбивой Софии это не состоялось. Она сама захватила в свои руки бразды правления и, несмотря на то, что по завещанию Феодора Алексеевича престол всероссийский принадлежал Петру, помимо старшего брата его Иоанна, слабого здоровьем, она настояла, чтобы на престол вступил Иоанн.


Рассказы о походах 1812 года

«1812 год! Какое волшебное слово! Какие великие воспоминания! 24 года прошли с незабвенной той эпохи, а исполинские события все еще представляются воображению нашему как сон вчерашней ночи, который все еще мечтается нам со всей силою, которого мельчайшие подробности мы стараемся припомнить себе и, отыскав в нашей памяти, с наслаждением спешим рассказать нашему семейству, нашим знакомым…».


Замечания на замечания

«…Каждый гражданинъ, любящій свое отечество, привязанъ и долженъ быть привязанъ къ произведеніямъ и успѣхамъ Литературы своей наше, но вмѣстѣ съ тѣмъ каждый благоразумный человѣкъ долженъ уважать Геній другихъ народовъ…».


Рекомендуем почитать
Последние дни Венедикта Ерофеева

Венедикт Ерофеев (1938–1990), автор всем известных произведений «Москва – Петушки», «Записки психопата», «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» и других, сам становится главным действующим лицом повествования. В последние годы жизни судьба подарила ему, тогда уже неизлечимо больному, встречу с филологом и художником Натальей Шмельковой. Находясь постоянно рядом, она записывала все, что видела и слышала. В итоге получилась уникальная хроника событий, разговоров и самой ауры, которая окружала писателя. Со страниц дневника постоянно слышится афористичная, приправленная добрым юмором речь Венички и звучат голоса его друзей и родных.


Меценат

Имя этого человека давно стало нарицательным. На протяжении вот уже двух тысячелетий меценатами называют тех людей, которые бескорыстно и щедро помогают талантливым поэтам, писателям, художникам, архитекторам, скульпторам, музыкантам. Благодаря их доброте и заботе создаются гениальные произведения литературы и искусства. Но, говоря о таких людях, мы чаще всего забываем о человеке, давшем им свое имя, — Гае Цильнии Меценате, жившем в Древнем Риме в I веке до н. э. и бывшем соратником императора Октавиана Августа и покровителем величайших римских поэтов Горация, Вергилия, Проперция.


Про маму

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Мы на своей земле

Воспоминания о партизанском отряде Героя Советского Союза В. А. Молодцова (Бадаева)


«Еврейское слово»: колонки

Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.


Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.