Рассказы о пережитом - [12]

Нашу мысленную беседу прервали полицейские. У меня на глазах они стали готовиться к пыткам старого коммуниста. Наверное, для того, чтобы показать, что меня ждет, если я не заговорю. Старому коммунисту приказали разуться. Разувался он так, словно делал это у себя дома, перед тем как лечь, — спокойно, не спеша. На ногах его виднелись грязные следы, по-видимому, беднягу арестовали, когда он работал в поле. Носки он тоже снял, зная, что этого потребуют палачи. Ему приказали протянуть руки вперед. Он сделал это так, как делал каждое утро, когда невестка подносила ему воду для умывания. Кисти рук связали, потом приказали обхватить ими колени. Между сгибом колен и руками вставили палку. Толчком опрокинули старика на спину. Теперь он представлял живой клубок, по босым ступням можно было бить без помех. Пытка началась. Крестьянин молчал, с его губ не слетело ни стона. Человек десять полицейских по очереди били его толстым резиновым кабелем, постоянно переходившем из рук в руки. На лбу старика-коммуниста выступил холодный пот. Наконец пытка закончилась — молчание крестьянина доконало палачей. Его развязали. Он встал, покачиваясь, потом сел на стул. Принесли таз холодной воды. Заставили опустить в него ноги. Он сделал это как нечто само собой разумеющееся. Прошло немного времени, и ноги крестьянина опухли настолько, что стали совершенно бесформенными. Один из палачей ехидно бросил:

— Молчишь, значит! Даже ни единого стона не издал. Ничего, у тебя все впереди. Ты у меня еще скулить будешь. Удар по опухшим ступням — дело не шуточное.

Старый коммунист посмотрел ему в глаза, как бы говоря: разве так важно, заскулю я или нет, так, мелочи жизни.

Его снова связали. После первого удара по опухшим ступням он застонал. После второго — потерял сознание. Мне показалось, что из небытия до меня долетело его молчание:

«Стонал? Ничего удивительного. Было бы странно, если б я не разжал губ».

Во второй раз мне довелось его увидеть в суде. Председательствующий задавал традиционные вопросы:

— Семейное положение? Судимость есть?

Только теперь я услышал его голос:

— Там все написано!

На вопрос, в чем заключалась его деятельность, ответом было молчание. Он спокойно смотрел поверх голов судей. Мне показалось, что на этот раз он видел такие дали, куда добраться не так-то легко. Признает ли он себя виновным? Бессмысленный вопрос утонул в тишине. Приговор — смертная казнь через повешение. Какая-то девушка бросилась к осужденному, обняла его и разрыдалась. Он безмолвно погладил ее по голове. И безмолвно говорил: «Поплачь, если плачется. Какая-то часть горя вытекает вместе со слезами. Люди, которые никогда не плачут, обделены судьбой. Приговорили меня к смертной казни. Ничего удивительного. Было бы удивительно, если б не приговорили! Мне тоже тяжело. Ничего удивительного. Было бы удивительно, если б мне было легко».

Приговор был приведен в исполнение через месяц после суда, в канун Первого мая. В последние минуты своей жизни старый коммунист не просил отомстить за него, не сделал никакого заявления, не запел.

Он прошел через застенки, через суд, через нас, через мир, через смерть как какое-то говорящее молчание, унося с собой тайну, которую нам никогда не разгадать до конца, как бы мы ни старались.

Как его звали? Да разве в этом дело: имена повторяются, а он был неповторим!

СЧАСТЛИВОЕ МГНОВЕНИЕ

Судебный процесс закончился. Обвинительная речь прокурора, защита адвокатов, тихие голоса свидетелей — все это было позади. Судьи удалились на совещание. Через четверть часа они вернутся и председательствующий зачитает каждому из нас приговор.

В зале стоял тихий гул. Родные и близкие шепотом делились тревогой о нашей судьбе. Мы обвинялись в антигосударственной деятельности и проходили по статье 16 специально принятого Закона о защите государства. Эта статья предусматривала смертную казнь. Мое положение было незавидным. Но еще хуже оно было у моего связного Васила. Я старался не тешить себя малодушной надеждой на то, что судьи не приговорят к смерти. Мне шел 22-й год. В таком возрасте смерть кажется чем-то таким далеким, что человек чувствует себя почти бессмертным. Да, да, бессмертным, и как раз на мое бессмертие покушался этот суд.

Судьи все не появлялись. Шепот постепенно превратился в шум. В первом ряду в черном крестьянском платке сидела моя мать. Ее лицо выражало надежду. В душе защемило — она надеялась, что меня освободят. В этом ее сумел убедить адвокат. Мерзавец, своей ложью он хотел сохранить ей спокойствие до того момента, как начнут читать приговор. А потом? Этот недолгий покой может дорого ей обойтись, когда сменится сознанием того, что меня приговорили к смерти. Я никогда не понимал, зачем успокаивать человека таким образом. Ведь это жестокость, порожденная малодушным чувством жалости к человеку. Правда, какой страшной она бы ни была, должна быть единственным проявлением сострадания к ближнему. Я смотрел на мать. Она улыбнулась, и надежда на ее лице сменилась выражением истовой веры. С большим трудом мне удалось отвести свой взгляд.

Я повернулся к товарищам. Петр сидел бледный, с непроницаемым лицом и полузакрытыми глазами. Пенчо наблюдал за дверью, откуда должны были появиться судьи. Взгляд у него был по-детски чистым.