Рассказы о неизвестных героях - [18]

С таким же уважением говорят о семье Рябцевых в своем письме, присланном в редакцию «Комсомольской правды», секретарь парторганизации завода тов. Тищенко и секретарь заводского комитета комсомола тов. Дьяченко. Они пишут, что заводской коллектив с гордостью узнал о подвиге своего воспитанника — летчика Петра Рябцева, и поднимают вопрос о том, чтобы соорудить бюст героя в заводском поселке.

Много интересного сообщают о герое его боевые соратники. «Петр Рябцев это мой друг и товарищ, — пишет бывший летчик, а сейчас инженер комбината „Тулауголь“ П. Жуков. — Вместе с ним я учился в школе пилотов, и два с половиной года рядом спали, а потом служили в одной части до 22 июня 1941 года. Многие годы после войны я скорбел о его гибели и в то же время гордился его подвигом». Прежний сослуживец Рябцева подполковник запаса и пенсионер из города Сочи Герасим Давыдов пишет: «Рябцев — это человек исключительно большой энергии и силы воли, и меня не удивило, что он пошел на таран. Он и в мирной обстановке был таким же горячим, его часто приходилось сдерживать, и всегда он был честным и до конца преданным Родине». «Это было в характере Рябцева, — вторит ему другой сослуживец героя, Кирилл Кетов из города Кирова. — Он был всегда смелым, задорным и веселым летчиком, и он не мог уйти от врага, пока не расквитается с ним до конца».

Бывший командир звена 123-го истребительного авиаполка, а сейчас подполковник Зубков из города Читы пишет: «О таране лейтенанта Рябцева я узнал в тот же день, когда он совершил его, от своих летчиков. Это был смелый прием боя. Мы тогда еще обсуждали в кругу летчиков, как лучше, удобнее повторить таран Рябцева. Впоследствии летчик моего звена Силантьев выполнил таран, но погиб сам. Лейтенант Рябцев был хорошим товарищем, горячим, бесстрашным летчиком. Во время штурмовки немецкими истребителями аэродрома пдрово он, пренебрегая опасностью, произвел взлет. На высоте 30 метров он был сбит».

«Я хорошо знал Петра Рябцева, — сообщает москвич генерал-майор авиации Максим Скляров, — по совместной учебе в школе военных пилотов и по совместной службе в одном полку и в одной эскадрилье. Кроме того, мы, находясь с ним в одной дивизии, но в разных полках неподалеку от Бреста, одновременно начали отражать налеты авиации противника. По сложившимся обстоятельствам я не мог видеть момент тарана фашистского самолета Петром Рябцевым, так как я к этому времени уже получил ранение в бою. Но после тарана мы с Петей Рябцевым в тот же день встретились в городе Пружанах, поделились впечатлениями о первых боевых вылетах, и тогда он мне рассказал и о своем таране. Кстати, Петя Рябцев во время спуска на парашюте после тарана был легко ранен пулей фашистского истребителя. Он, будучи по натуре жизнерадостным и очень веселым человеком, очень долго „восхищался“ этим ранением, так как фашистская пуля, пройдя касательно, срезала ему на ноге „любимую мозоль“».

А вот что рассказывает бывший авиатехник 123-го истребительного полка В. Графский из города Воронежа:

«О своем таране в первый день войны Петр рассказал мне случайно, незадолго до своей гибели.

Однажды близ аэродрома пдрово мы с ним видели воздушный бой. Два „И-16“ („ишаки“, как их тогда называли) атаковали двух „Ме-109“. Стоящий рядом со мной Петр Сергеевич оживленно жестикулировал и кричал: „Руби гаду хвост! Хвост руби!“ Я заметил ему: „Учить со стороны легче, чем самому рубить“.

На это Петр Сергеевич, глядя мне прямо в глаза, стал весело рассказывать:

„Ты знаешь, 22 июня мне удалось таранить „Ме-109“. Больше выхода не было — боеприпасы все кончились. Конечно, опасность была велика, но это я потом осознал. А тогда некогда было думать о себе — был поглощен одним стремлением; скорее уничтожить врага.

Это желание так овладело мной, что я даже плохо рассчитал свой удар, и нос моей „чайки“ врезался с силой в „Ме-109“. Поспешил — можно было легче таранить.

Меня так тряхнуло, что я потерял горизонт, а когда очнулся, то кабину лизали языки пламени, а земля-матушка была так близко, что, опоздай я на секунду оставить кабину, парашют не спас бы меня. Но я все-таки приземлился благополучно невдалеке от догоравшего „Ме-109““».

Но, конечно, самыми интересными были для меня свидетельства участников того самого боя, во время которого Петр Сергеевич Рябцев совершил свой воздушный таран, Вот, например, что написано в письме, полученном мной из Ленинграда:

«Вам пишет офицер запаса гвардии полковник Мажаев Николай Павлович, тот капитан Мажаев, который 22.VI-41 года вместе с летчиками лейтенантами Жидовым, Рябцевым и Назаровым вел описанный Вами бой.

Динамика боя — если мне не изменяет память — описана правильно. В этом неравном бою, когда у нас на исходе были боеприпасы, встала необходимость выйти из боя. Лейтенант Петр Рябцев, уже не имея патронов, совершает таран и этим приводит в смятение группу вражеских самолетов — они выходят из боя. Сам Петр Рябцев покинул самолет и благополучно приземлился, воспользовавшись парашютом. Таран Петра Рябцева — не случайное столкновение, как это иногда имело место в дни войны, не результат безвыходности положения, а сознательный, расчетливый, смелый и связанный с определенным риском маневр бойца во имя победы.