Рассказы о любви - [96]

Мастерская Хаагера находилась на берегу реки, приютившись у стен большой фабрики, машины и станки которой надо было поддерживать в рабочем состоянии и ремонтировать по мере надобности, что и составляло главное дело молодого мастера Хаагера и давало ему возможность зарабатывать на жизнь. Мастерская была маленькая и старенькая, до недавнего времени в ней хозяйничал и зарабатывал хорошие деньги отец Хаагера, настойчивый мастеровой, не имевший никакого образования. Его сын, унаследовавший и продолживший его дело, планировал расширить и обновить производство, однако начал с малого и, как осторожный сын старомодного и строгого мастера, вел себя скромно и хотя охотно заводил речь о паровых машинах, моторах и машинных цехах, тем не менее усердно занимался ремеслом в прежнем стиле и не приобрел из оборудования пока ничего существенно нового, за исключением английского токарного станка. Он работал с двумя подручными и одним учеником, и у него как раз оставалось свободное место в мастерской и одни свободные тиски для нового волонтера. Пятеро рабочих полностью занимали узкое помещение, и им, таким опытным и бывалым работягам, нечего было опасаться того, что кто-то придет сюда в поисках работы, — они за себя постоять умели.

Ученик, начавший с самых азов, был пугливым и добродушным четырнадцатилетним пареньком, и вновь поступившему волонтеру не было никакой нужды обращать на него внимание. Из помощников одного звали Йохан Шембек, черноволосый худой мужчина, экономный и бережливый честолюбец. Другой помощник был красивый статный мужчина двадцати восьми лет, его звали Никлас Трефц, он был школьным товарищем мастера и потому обращался к нему на ты. Никлас держался со всеми приветливо, словно другим и не мог быть, заправлял в мастерской наравне с мастером, потому что был не только силен и обладал видной внешностью, но и считался умным и старательным механиком, имевшим все данные, чтобы самому стать мастером. А Хаагер, хозяин мастерской, изображал из себя заботливого и делового человека, когда находился на людях, и получал от этого удовлетворение. С Хансом он провернул неплохое дельце, поскольку старому Дирламму пришлось выложить кругленькую сумму за обучение своего непутевого сына.

Таковы были эти люди, для которых Ханс Дирламм стал товарищем по работе; во всяком случае, так казалось ему самому. Поначалу новая работа интересовала его гораздо больше, чем новые люди. Он учился разводить пилу, обращаться с точильным камнем и тисками, различать металл, разжигать кузнечный горн, махать молотком, производить первую грубую шлифовку напильником. Он ломал сверла и зубило, мучился с напильником, когда железо не поддавалось, пачкался сажей, металлическими опилками и машинным маслом, ударял себя молотком по пальцу и зажимал его в токарном станке, проделывая все это под насмешливое молчание окружения, с удовольствием взиравшего на те муки, на какие был обречен новичок, взрослый сын богатого человека, постигающий их работу. Но Ханс не терял душевного равновесия, внимательно наблюдал за работой подручных, задавал в обеденный перерыв вопросы мастеру, снова пробовал все приемы и тянулся за остальными и уже довольно скоро мог выполнять несложные работы чисто и с пользой для дела, с выгодой для хозяина Хаагера и к его полному удивлению, поскольку тот питал поначалу мало доверия к способностям практиканта.

— Я, по правде говоря, думал, что вы просто хотите поиграть какое-то время в слесаря, — сказал он однажды, признав, что ошибся. — Но если и дальше будете работать так же старательно, то и в самом деле им станете.

Ханс, для которого в период его учебы в школе похвалы или порицание учителей были пустым звуком, ощутил это первое признание, как голодный — хороший кусок хлеба. И то, что и подмастерья стали со временем относиться к нему серьезно и больше не смотрели на него как на придурка, придало ему свободы, он почувствовал себя комфортно и начал оценивать свое окружение с человеческим участием и любопытством.

Больше всех ему нравился Никлас Трефц, старший подручный, этот спокойный русый великан сумными серыми глазами. Но прошло еще какое-то время, прежде чем тот подпустил к себе новенького. Поначалу он был молчалив и несколько недоверчив по отношению к сыну богатенького. Гораздо сговорчивее казался второй подручный, Йохан Шембек. Он не брезговал принять сигару от Ханса или выпить с ним кружку пива, подсказывал ему иногда разные мелкие рабочие хитрости и старался расположить к себе молодого человека, не умаляя собственного достоинства как классного специалиста в их ремесле.

Когда Ханс пригласил его однажды провести с ним вечерок, Шембек снизошел до него, принял приглашение и повелел ему прийти в восемь часов в небольшую харчевню Беккена у среднего моста. Там они и посидели; через открытые окна доносился шум реки, и за вторым литром вина подручный разговорился. Попивая прозрачное красное вино, он закурил хорошую сигару и приглушенным баском посвятил Ханса в семейные и деловые тайны владельца мастерской Хаагера. Ему жалко мастера, сказал он, что тот так прогибается под Трефца, то есть под Никласа. Он ведь насильник и раньше, еще во время спора, сильно побил Хаагера, тот работал тогда еще под началом отца. Он, конечно, хороший работник, по крайней мере тогда, когда ему это нужно, но он тиранит всю мастерскую, и гордыни у него больше, чем у мастера, хотя за душой ни пфеннига.