Рассказы о любви - [117]

Правда, я был все еще далек от конечной цели моих желаний, и через какое-то время это неизменно товарищеское общение случайно приобрело неприятный для меня оттенок, ибо я возжелал перейти из четко ограниченного сада дружбы на широкие и свободные просторы любви, не имея ни малейшего понятия о том, как незаметно заманить туда мою простодушную подружку. И из этого намерения возникло в последнее время моих каникул божественно свободное, парящее чувство между удовлетворенностью и желанием чего-то большего, оставшееся в моей памяти как ощущение величайшего счастья.

Так проживали мы в нашем счастливом доме прекрасные летние дни. Для моей матери я опять стал ребенком, мог безо всякого стеснения говорить с ней обо всем, исповедоваться в прошлых грехах и строить планы на будущее. Я помню, как однажды утром мы сидели в беседке и вели разговор на разные темы. Я рассказывал, как у меня обстояло дело с верой в Бога, закончив утверждением: если я вновь должен стать верующим, то сначала должен появиться кто-то, кому удастся убедить меня в этом.

Тут моя мать улыбнулась, посмотрела на меня и после некоторого раздумья сказала:

— Возможно, никогда не появится тот, кто станет тебя убеждать. Постепенно ты сам поймешь, что без веры нельзя прожить жизнь. Потому что одно только знание ни на что не годится. Каждый день случается так, что кто-то, о ком ты думаешь, что знаешь его хорошо, делает нечто такое, что показывает тебе, что со знанием и тем более знанием определенным было не все в порядке. Человек нуждается в доверии и безопасности. И поэтому всегда лучше обратиться к Богу, чем к профессору, или Бисмарку, или еще кому-то из всемогущих.

— Почему? — спросил я. — О Боге ведь тоже неизвестно ничего определенного.

— О, известно все-таки предостаточно. И потом — в течение веков время от времени появлялся человек, умирал с уверенностью в своих силах и без страха. Так говорят о Сократе и о некоторых других; их было не много. Даже очень немного, и если они могли умереть тихо и спокойно, то не потому, что были умными, а потому, что чисты сердцем и совестью. Ну хорошо, пусть эти немногие люди были правы, каждый по-своему. Но кто из нас такой, как они? По другую сторону от этих немногих ты видишь тысячи и тысячи людей, бедных и обычных, которые тем не менее смогли умереть покорно и в утешении, потому что верили в Бога. Твой дед пролежал четырнадцать месяцев в болезни и нищете, прежде чем был избавлен от этого, и он не жаловался и принял боль и смерть с радостью, потому что находил утешение в Боге.

А под конец она сказала:

— Я хорошо знаю, что этим тебя не убедишь. Вера не входит через разум, так же как и любовь. Когда-нибудь однажды ты постигнешь, что разум не всесилен, и когда ты это поймешь, ты будешь в отчаянии хвататься за все, что будет казаться тебе утешением. Может, тогда тебе вспомнится кое-что из того, о чем мы говорили сегодня.

Я помогал отцу по саду и часто приносил ему с прогулок в мешочке землю из леса для его комнатных растений. С Фрицем я изобретал все новые пиротехнические составы и обжигал пальцы, запуская салюты. С Лоттой и Анной Амберг я по полдня проводил в лесу, помогал собирать ягоды, искал цветы, читал вслух книги и отыскивал новые маршруты для прогулок.

Чудесные летние дни проходили один за другим. Я привык находиться почти постоянно вблизи Анны, и когда думал о том, что скоро это закончится, тяжелые тучи заволакивали для меня голубое небо каникул.

И как все прекрасное и доставляющее радость имеет обыкновение быть краткосрочным, так и это лето бежало день за днем, оставив в памяти воспоминание, охватывавшее всю мою юность. Уже начали поговаривать о моем скором отъезде. Мать еще раз просмотрела все мое белье и одежду, кое-что подштопала и зачинила и подарила мне в тот день, когда я паковал свои вещи, две пары хороших серых шерстяных носков, которые она сама связала и про которые мы тогда еще не знали, что это будет ее последним подарком мне.

Давно ожидаемый с тревогой и все же наступивший внезапно пришел наконец последний день, светло-голубой день позднего лета с нежными порхающими кружевными облачками и теплым юго-восточным ветром, игравшим в саду с пышно цветущими розами, устававшим от них к полудню, пропитавшись густым ароматом их благоухания, и затихавшим на время. Так как я решил использовать еще этот последний день и поехать только поздно вечером, мы, молодежь, хотели отправиться после обеда на прогулку. Утренние часы были отданы родителям, и я сидел между ними на канапе в папином кабинете. Отец приготовил мне несколько подарков на прощание, которые он вручил мне очень тепло со словами в шутливом тоне, за которым он пытался скрыть свою взволнованность. Это было маленькое старинное портмоне с несколькими талерами, карманная самописка и тетрадочка в симпатичном переплете, сделанном им самим; строгим каллиграфическим почерком он вписал мне туда дюжину добротных изречений. По поводу талеров посоветовал обращаться с ними экономно, но не скупиться, если надо, про ручку — чтобы почаще писал домой, а если я встречу новое полезное изречение, то лучше записать его в тетрадочку к тем другим, которые он сам проверил на себе и осознал их истинность.