Рассказы о Котовском - [5]

Собственных лошадей в обозе немного. Главную тяговую силу составляют крестьянские подводы. По ночам кое-кто из крестьян удирает восвояси; в таких случаях у дороги неожиданно обнаруживают кучу сваленных ящиков со снарядами и продуктами.

Два или три раза в день нападают бандиты. Тогда больные и умирающие сползаются к обозу и дрожащими руками взводят затворы винтовок. Будя многоголосое эхо, долго в воздухе стоит треск ружейной и пулеметной перестрелки. Здоровые и больные вперемежку стреляют до тех пор, пока не нагреваются стволы винтовок. Те, которые могут еще двигаться, бросаются на врага со штыками наперевес, и до обоза доносится шум рукопашной схватки. Потом откуда-нибудь, сбоку неожиданно. появляется наша конница или рота пехоты. Атаку бандитов отбивают, и вновь все стихает на несколько часов.

По ночам у костров самые слабые сеют панику. Группа идет к северу на соединение с частями Красной Армии. С ними нет связи около двух недел-ь. Куда мы идем Неизвестно… Может быть, там уже все кончено, может быть, уже нет советской власти.

Сильные верят в то, что они дойдут. Впереди есть тыл революции и громадные фабрики и заводы, многомиллионный рабочий резерв. Там есть ЦИК, Совнарком, Ленин. Оттуда придет помощь. Эта помощь будет в кожаных костюмах, на фуражках будут алеть звезды, грудь людей будет перевита ремнями нового походного снаряжения. Эти люди будут держать в руках новые винтовки, выкованные революцией на тульских заводах.

Бойцы у костров смотрят на свои рваные опорки и израненные ноги в те годы символом побеждающей революции были кожаный костюм и новая винтовка.

Так мы отступали.

Железные люди, которые вели южную группу, вероятно, твердо знали, что они делают. В авангарде второй колонны 45-й дивизии шла конница Котовского. Прикрывал отступление сводный коммунистический полк — весь партийный актив Одессы, которому разрешено было эвакуироваться. В этом замечательном полку люди в левой руке держали портфели, а в правой — винтовку. В середине двигался громоздкий обоз, везший ценное военное имущество и жизнь всей группы, отходившей к северу, — снаряды и патроны.

Со всех сторон сзади, спереди, справа, слева — нас охватили густым тесным кольцом враги. С запада двигались банды Заболотного, с юга и юго-запада отряды петлюровских атаманов Черного и Ангела. Впереди были петлюровцы, а с востока деникинцы, с юго-востока подходили головные отряды Махно…

Катастрофа началась с Крыжополя. До рокового дня, которого я, вероятно, никогда не забуду, все шло благополучно. Тыл у нас как будто был — Одесса. Во всяком случае, оттуда приходили поезда, привозились громадные партии словно каменных американских ботинок, всегда на одну ногу, и никому не нужные фляжки. Правый фланг наш висел где-то здесь, на границе этих проклятых песков. Левый фланг упирался в Днестр. А фронт шел громадной волнистой линией.

Так продолжалось четыре месяца. Четыре месяца изо дня в день мы как бешеные лезли на лазурно-голубую стену австрийских мундиров. С проклятием и стонами продвигались верст пятьдесят вперед, а потом под градом шрапнели и бомб возвращались обратно. Но все-таки был фронт, было что-то определенное, а главное, мы твердо верили, что победим. Мы понимали, что в этом нелепом беге на месте есть что-то нужное. Дивизия крепким солдатским инстинктом чувствовала, что такое положение не может долго продолжаться, что мы кого-то ждем и во имя этой так долго идущей к нам помощи должны держаться во что бы то ни стало. Среди бойцов сложились целые легенды об этих далеких и желанных братьях, которые придут к нам на смену. Ребята воображали их себе в кожаных куртках, походном снаряжении и с «Азбукой коммунизма» под мышкой-. У них будут новенькие винтовки и блестящие штыки. Они придут с севера и будут идти, крепко ставя ногу, стройными рядами…

Это будут рабочие Москвы, Петрограда. И латыши. Их командиры — с ног до головы в коже, с лакированным маузером через плечо на ремне. Точь-в-точь как шофер автомобиля товарища Ленина на карточке, которая была у Мишки.

Мишка — это командир бессарабского эскадрона. Карточку он всегда носит с собой в походной сумке, и часто восхищается ею, тыкая пальцем в шлифованные стекла изображенного на ней «паккарда».

В последний спокойный день — спокойный потому, что с утра на участке бригады было всего три боя, — командир позвал меня к себе в купе.

Мы жили в вагонах. Вагоны стояли на станциях, и сразу же за последним семафором начинался фронт. Отсюда мы наступали, и сюда же мы возвращались. Это было крайним пунктом наших отступлений.

В купе у командира, несмотря на опущенное окно, было, как всегда, душно и накурено. Начальник штаба в донельзя грязной рубашке пил из эмалированного чайника какую-то муть, наливая ее в алюминиевый стаканчик, который он в бою прятал обыкновенно на голове, под фуражкой.

Командир лежал на постели, голый до пояса, и с недоумением разглядывал небольшую бумажку.

Бумажка эта была расшифрованный приказ из дивизии. В ней в довольно туманных выражениях было написано, что Одесса занята деникинским десантом и что вокзал обстреливают французские суда.