Рассказы о Кирове - [45]

КИРОВ И БОЙЦЫ

Память о Сергее Мироновиче Кирове особенно глубоко связана у меня с незабываемыми людьми — бойцами XI Красной Армии времен укрепления Советской власти в Закавказье. Это вполне понятно, так как Сергея Мироновича вообще невозможно представить без окружения людей, без масс. Товарищ Киров с особенной теплотой любил людей своей партии, рабочего класса, трудящихся, красноармейцев.

XI Красную Армию того времени составляли бойцы большой революционной закалки. Начав свой победоносный марш от Царицына и Астрахани, они сокрушили наиболее свирепую контрреволюцию Дона и Кубани и по дагестанскому берегу Каспийского моря, через Петровск и Дербент, пришли на помощь героическому бакинскому пролетариату. Сапоги и ботинки бойцов были истоптаны, обмундирование обветшало, от боевых трудов и лишений вытянулись загорелые лица, но глаза их искрились задорным огнем победителей, раскрепостивших угнетенный Восток.

Для характеристики этих бойцов, воспитанных Сергеем Мироновичем Кировым, вспомню один эпизод.

…Несколькими конными партиями мы отправились в разведку на склоны Кавказского хребта — искать остатки белогвардейщины.

Высоко в горах нас застала ночь и настигла гроза. Порывисто метался ветер, ярко сверкала молния, и оглушительно гремело. И когда в горах гроза дошла до исступления, красноармеец — курсант политшколы, обычно тихий и молчаливый, — вскочил на большой камень, поднял руку к небу и звонко крикнул: «Бог! Вот я, красноармеец, попираю ногами облака и, если ты есть, вызываю тебя на бой…»

…Я помню товарища Кирова среди тысячи таких красноармейцев в зале бакинской оперы. Они пришли слушать его очередной доклад о международном и внутреннем положении.

Не на трибуну, а на широкий помост сцены выходит невысокий человек в темной русской рубашке, с открытым грубоватым лицом и с шевелюрой темно-русых волос над широким лбом.

С первых же слов рабочая и красноармейская аудитория уже прикована к этому скромному, простому и как-то широко доступному докладчику. На чистейшем русском языке, отнюдь не употребляя иностранных выражений, он пока спокойно повествует о положении Советской федерации.

Тысяча красноармейцев настораживается, почти вздрагивает и как бы физически ощущает, когда он эту федерацию, усиливая голос, называет «огромной 150-миллионной восточной частью земного шара».

С каждым новым положением он вырастает, становится все заметнее на широком помосте сцепы и в то же время просто и спокойно разъясняет, что «мы теперь имеем во всей Советской федерации четверть всей продукции промышленности довоенного времени, что это безусловно мало, но кто помнит 1918–1919 годы, тот знает, что у нас было не то что 25 процентов, а, пожалуй, минус 125».

Он призывает «собирать каждое зернышко нашего хозяйства, заниматься кропотливой работой для того, чтобы продолжать начатое дело, помнить, что каждый камень, который мы кладем на это величайшее здание социализма, будет служить лучшей агитацией».

Перед глазами напряженно застывшей аудитории Киров, используя все богатство красок своей речи, рисует картину отсталой, полуазиатской, варварской нашей страны, которая сейчас вырастает в оазис на фоне стонущей, угнетенной Европы.

И когда невысокий человек в темной русской рубашке, широким жестом подняв руку, в полный голос говорит: «Пусть еще темно для западноевропейских рабочих сегодня, но они скоро увидят лучи великого солнца социализма, которое озаряет нашу Советскую страну», — тысяча красноармейцев порывисто встает, как один человек, и кончает доклад Кирова могучим победным «Интернационалом».

Р. Рубенов ПОСОЛ СОВЕТСКОЙ РОССИИ

Впервые я встретил Кирова в 1919 году в Астрахани проездом на нелегальную работу в Закавказье. Астрахань была центром обороны большой важности стратегического участка. В Астрахани был также и оперативный центр связи с большевистской организацией в Баку, откуда нелегально доставлялись нефтепродукты для нужд Советской страны.

Киров был организатором обороны на этом ответственном участке. Через его руки проходили и все те, кто ехал нелегально в Закавказье.

Киров производил впечатление сильного, волевого и умного человека. Он был талантлив и прост, энергичен и обаятелен.

Он встретил нас тепло и со знанием мельчайших деталей дела дал нам практические указания, как лучше и с меньшим риском добраться до Баку. Он провожал нас с присущей ему улыбкой.

Второй раз я встретил Кирова в Тифлисе в 1920 году, в период легализации нашей партии при господстве меньшевиков в Грузии. Меньшевистская Грузия, этот плацдарм международного империализма, доживала последние дни своего существования. Между Советской Россией и меньшевистской Грузией был заключен договор, который, в частности, раскрыл двери всех тюрем Грузии. Киров был назначен советским послом в Грузии. Мы, освобожденные из тюрьмы, с нетерпением ждали приезда Кирова. С не меньшим нетерпением ждали его революционные рабочие Тифлиса. Со страхом и трепетом ожидали его приезда все те, кто в продолжение трех лет рисовал Советскую власть как режим нищеты, «социализации женщин» и т. п. И не случайно первое слово, которое услышали трудящиеся Тифлиса от советского посла Кирова, было посвящено правде о Советской России, разоблачению клеветы, которая велась против большевиков и Советов. Перед зданием советского посольства собралась большая толпа. На балконе появился Киров. Этот коренастый, полный энергии и воли, с обаятельной улыбкой человек олицетворял в себе энергию, волю и мощь Советской страны. Киров с балкона произнес блестящую речь. Это была огненная речь страстного большевика, речь, полная сарказма против меньшевистской клеветы.