Рассказы о дяде Гиляе - [15]

Сколько унижений было в поездках по богатым домам города с билетами на очередную премьеру. Случалось, отказывали с порога, а в хорошем настроении к стоимости билета прибавляли некоторые суммы, и сборы имели большое значение для актеров, поэтому, несмотря ни на что, совершали объезды. В одну из таких поездок познакомился дядя Гиляй с отцом В. Э. Мейерхольда, известным и богатым человеком в Пензе, владельцем пивоваренного и медогонного завода, упомянутого в энциклопедии. От сборов зависела жизнь актеров, а сборы нередко зависели от случайности. Как-то Далматов из Пензы жаловался в письме дяде Гиляю, когда тот переехал в Москву: «Погода в Пензе ужасная, холода, дожди. Так что иногда один спектакль в неделю, просто беда, сборов никаких…»

С рвением и старанием принялся за работу актер Гиляровский. Зачислил его Далматов в труппу под псевдонимом Владимир Соллогуб. По просьбе Далматова помогал и по антрепризе. Василий Пантелеймонович Далматов впоследствии стал известным актером Александрийского драматического театра в Петербурге. Одновременно с актерством он много сил отдавал литературному труду, постоянно печатал свои рассказы, пьесы. В 1908 году он выпустил в Петербурге собрание сочинений. Прислал книгу и старому другу в Москву — дяде Гиляю. В рассказе Далматова «Юлия Пастрана» действующее лицо Володя Румянцев не кто иной, как Гиляровский. «Молодой, живой, веселый и счастливый, посвятивший себя сцене со всем пылом юности, встретив тогда во мне отклик, — Володя был мне предан до самоотвержения и несколько лет не разлучался со мной… Его выходки часто оканчивались протоколами, но всегда проходили безнаказанно… Обладая необыкновенной силой и ловкостью, он пленял всех окружающих своими атлетическими упражнениями и благородством… самое любезное название у него было „бродяга“.

— Бродяга! Мы все бродяги! — с громким смехом повторял Володя. Как драматический артист он не представлял большой ценности по своему таланту, но зато по добросовестности мог служить примером любому актеру. Меня особенно трогало, что он все бросал ради работы над ролью, как бы незначительна она ни была. Вообще он мне казался большим фантазером, рисовавшим будущность драматического театра такими яркими красками, что глаза слепило. А так как я и сам был не прочь пофантазировать, то мы на этой эфемерной почве заносились в такие бесконечности, что голова кружится при одном воспоминании… Жаркие схватки и пламенные споры о театре, об искусстве и его значении, о драматической поэзии… Много вечеров было отдано Шекспиру…»

Упоминал Далматов о выходках Володи Румянцева, но не касался их. Зато журналист Александр Валентинович Амфитеатров напечатал в газете «Русское слово» рассказ об одной из них.

«Поэт[Поэт — В. А. Гиляровский. (Примеч. автора.)], смолоду актерствовавший, был распорядителем, или, как говорится, передовым. С Далматовым они были друзья неразлучные и жили в одной квартире. Проказами и шалостями, на которые поэт был необычайно изобретателен, он иногда бесил своего многотерпеливого друга. В Пензе поэт довел Далматова до отчаяния. Однажды он, как антрепренер и премьер труппы, отправился с визитами, а поэт-распорядитель остался работать в далматовском кабинете. Как раз приходит к нему полицейский пристав с какими-то замечаниями относительно афиши и ведет себя очень резко. Поэт бранился с ним, бранился, да вдруг и осенился блестящей идеей. Будучи человеком чудовищной силы, ухватил он пристава, вскочил с ним на стол и повесил его за кушак на крюк люстры. Пристав ошалел от ужаса, а поэт сел к своим бумагам.

Пристав поэту:

— Как вы смеете? В Сибирь уйдете! Снимите меня сию же минуту!

А поэт ему:

— Нет, врешь, повиси!

На эту сцену возвращается Далматов. Увидел и ошалел. А потом как схватился за голову…

— Опять твои шуточки, Володька? Да что же мне делать с тобой, погубитель? — Схватил вне себя револьвер со стола… бац, бац! У поэта пуля в ляжке… А он говорит:

— Стреляй еще!

Опомнился, бросил револьвер… Спустили пристава, а он от стрельбы и раны поэта так струсил, уже не в претензии, Что повисеть пришлось, только бы не влететь в уголовщину да замять скандал… Кровь из поэта ручьем льет. Ну перевязали дырку кое-чем, сели втроем пить вишневку… Как ни хорошо известно мне, что молодость поэта полнее необычными приключениями, чем ресторанный садок с рыбой, однако на сей раз усомнился… Спросил Далматова, он даже побледнел при воспоминании.

— Еще бы не правда! Ты представить себе не можешь, как этот изверг Володька тогда меня напугал…

— Со страху и стрелял?

— Да что же с ним, чертом, было еще делать?» Амфитеатров называет Гиляровского поэтом. И тогда, в Пензе, он уже писал стихи. Далматов для театра сам сочинял пьесы. Оконченную пьесу читал Гиляровскому, обсуждали диалоги, реплики, развитие действия. Затем стали писать вместе не пьесы, а сцены из провинциальной жизни комедийного характера. В них театр постоянно нуждался. О вкусах публики нельзя было забывать, она принимала трагедию, но за нею требовала представления комедии, водевиля, конец должен быть веселым, иначе о сборах нечего и мечтать.