Рассказы о Данилке - [6]

Мать продолжает что-то наказывать, но Данилка с дружками уже топает по улице, шлепая босыми ногами по остывшей за ночь мягкой пыли.

Село просыпается. Орут, выхваляясь друг перед дружкой, петухи, мычат коровы, блеют овцы. Хозяйки выгоняют своих буренок за ворота. Вдоль улицы неспешно, с достоинством вышагивает тетка Степанида, пастух. Она в сапогах, в тяжелом брезентовом дождевике, через плечо ременный плетеный бич — зависть всех мальчишек.

Длиннющий бич змеится в повлажневшей за ночь пыли, оставляет светлую вилюжку. Степанида умеет здорово щелкать им, сбивая стадо в кучу. Как выстрелы, оглушающе раздаются удары бича в воздухе, и коровы покорно слушаются.

Густо пахнет парным молоком и свежим навозом. Над трубами сизо и прозрачно дымится, тянет горьковатым душком кизяков.

Во дворах сдержанная суета. Люди собираются на покос, запрягают лошадей, покрикивают на них, позванивают литовками — их приторачивают к телегам, постукивают грабли, негромко перебраниваются мужики с бабами. Кто-то торопливо отбивает на обушке литовку, и крепкий круглый звук весело катится по селу.

Хозяева порадивее да порасторопнее уже выехали, это припозднившиеся собираются. Надо захватить росу на траве, пока не съело ее солнце. Всяк знает: первая коса не прогадывает, урвет сенца — в каждой копешке пуд меду.

Тонко, испуганно ржет гнедой жеребенок, отставший от матки, мечется по двору. С улицы призывно откликается кобыла, останавливается. И хозяин тоже ждет, когда подбежит несмышленыш. А жеребенок уже невесомо топочет по дороге к матери, взрывая неокрепшими копытцами облачки пыли.

— Ах ты, пострел! — шутливо замахивается на стригунка вожжами хозяин. Жеребенок испуганно отпрядывает в сторону, чернобородый мужик довольно смеется.

А на прясле висит и ревмя ревет замурзанный карапуз, которого не взяли на покос. Смотрит вдаль укатившей телеге, и горе его неутешно.

— Степанида, — ласково просит от калитки дробненькая старушка, — ты погляди, серебряная, за моей Нежданкой. Кабы опеть яловая не осталась. Бык-то будет, ай нет сёдни?

— Сельсовет дает. Племенника. — Степанида оглушительно «стреляет» бичом. — Куда-а, куда-а!

Рыжая комолая корова норовит повернуть назад во двор, видать, вкусным поила ее хозяйка, прежде чем выгнать.

— Уж погляди, будь ласкова, — заискивается старушка. — За мной не останется, Степанидушка.

— Эй, пастух! — кричит от другого двора баба с прямыми, как у мужика, плечами. — Чой-то вчерась моя Чернушка пришла, и все соски порезаны! В осоку, чо ль, залезла?

— В осоку, — басом отвечает пастух. — Она у тебя шалая, лезет куда попадя.

— А ты-то для чего приставлена! — воинственно повышает голос баба.

Пастух, не отвечая, резко щелкает бичом и кричит:

— Куда-а, куда-а!

Мальчишки топают за стадом, вдыхают милый сердцу запах проснувшейся жизни.

На краю села, возле своей завалюшки ждет их дед Савостий и ватага парнишек.

— Явились, мазурики! Я думал — проспали, — встречает дружков беззубой улыбкой дед Савостий.

— Не-е, мы не проспим! — хвастается Андрейка. — Я еще со вторыми петухами просыпался. А как третьи заголосили, я — вот он! — на ногах!

— Ну, ты воструш известный. — Дед Савостий, усмехаясь, чешет кудельную сивую бородку. — Значица, пошли теперя.

За околицей дорога их со стадом разминулась. Степанида погнала коров вправо на пастбище, а мальчишки с дедом Савостием свернули влево, за увал, подались в места излюбленные, заветные, в места тайные, где ягоды насыпано — ступить негде, где растет она рясная да сладкая.

Их обогнала подвода с косцами, и бородатый, с проседью, лысый мужик, попридержав коня, кричит:

— Все с мелюзгой хороводишься? Свихнулся с ума-то!

— Жисти учу, — с достоинством отвечает дед Савостий.

— Мало тебя самого жисть учила, голодранец! — Мужик, зло огрев коня кнутом, укатывает. — Старый хрен! — донеслось из пыли.

Дед понимающе смотрит вслед мужику и говорит:

— Злобствует Авдеич. И то подумать — сколь земли отобрали! Первым богатеем был, а теперь кто? Лютость в ём кипит.

Мальчишки знают, что мужик этот — кулак. Недавно отобрали у кулаков землю, и сельские большевики строят новую жизнь, колхозы организуют, а кулаки грозят всех большевиков к ногтю свести. Разломилось село надвое. Бедные и богатые друг против друга стенкой встали.

Сразу же за деревянным мостом через речку на окраине села увидели они коршуна. Вкогтился он в большой серый камень, спокойно глядит жесткими холодными глазами на ребят. Не спеша расправив огромные крылья, тяжело и неохотно поднимается над землей. Редко взмахивая метровыми крылами, стал набирать кругами высоту. И там, в поднебесной выси, тугое, отливающее коричневым глянцем тело птицы вдруг вспыхивает в лучах восходящего солнца.

— Цыплят всех потаскает, коль повадится, — озабоченно говорит дед Савостий, приложив ладошку козырьком к глазам и наблюдая за коршуном. — Стрельнуть бы его.

Мальчишки с завистью глядят на вольную сильную птицу. Эх, полететь бы! Подняться над землей и посмотреть на нее, как с аэроплана!

Вышла ватага из села, перевалила увал, теперь — беги, куда хочешь, смотри, куда глянется. Перед далью и высоким небом замирает сердце, восторг распирает грудь, наверно, такое чувство у летящей птицы, у коршуна вон того, что кружит в поднебесье.