Рассказы о Чапаеве - [6]

Чапаев не знал, как начать разговор, виновато покашливал и смотрел себе под ноги. Дёмин вздохнул.

— Об одном прошу, Василь Иваныч, матери пропиши: сын, мол, твой Фёдор в бою с белой сволочью погиб.

Сказал и решительно шагнул к выходу. Чапаев поймал его за плечо и потянул к себе.

— Перестань дурить!.. А меня, что накричал я, ты того… Ну уж, право, извини. Сам знаешь — горяч бываю… Выпил, а зачем? Горю этим не поможешь. Сам знаешь, не терплю такое.

Дёмин поднял на Чапаева глаза.

— Если по-прежнему веришь мне, — не сразу заговорил он, — куда хочешь посылай… хоть к чёрту в пекло. Жизни своей не пожалею… Любое задание выполню!

Взгляды их встретились.

— Ну, ну, — кивнул Василий Иванович. — За этим дело не станет, — и крепко обнял Дёмина.

ПОД ОСИНОВКОЙ

На широкой площади села шумно, тесно, как на ярмарке.

Всюду телеги с поднятыми к знойному небу оглоблями, мерно жующие траву лошади, пешие и конные красноармейцы.

Около коновязи молодящаяся женщина в цветастом платье угощает весёлых, бравых кавалеристов молоком из большого глиняного кувшина с запотевшими боками.

У составленных в козлы винтовок сидят на земле кружком бойцы и с увлечением играют в домино. Они громко стучат костями по крышке от снарядного ящика, положенной на чурбаки, а самый старший из них, краснощёкий пулемётчик, после каждого хода азартно кричит:

— Эх, где мои семнадцать лет!

Невдалеке от игроков на разгорячённом коне, нервно кусающем удила, красуется статный безусый паренёк с узкой талией, перехваченной офицерским поясом.

Всадник разговаривает с девушкой, такой же юной, как и он, застенчиво прикрывающей лицо шёлковым полушалком.

У ног девушки осмелевший воробей клюёт уроненную ею шляпку подсолнечника с белыми, не созревшими ещё семенами.

На высоком возу, прикрытом пыльным пологом, восседает, дымя трубкой, пожилой боец с усами Тараса Бульбы. Прищуренными глазами он спокойно и невозмутимо взирает на этот крикливо-бесшабашный мир.

На площади в сопровождении ординарца появляется Чапаев. Исаев, вытирая потное лицо батистовым платком, вышитым незабудками, мечтательно говорит:

— На Волге, болтают, в Жигулёвских горах, кладов золотых много зарыто. Разорял Степан Разин купцов, а бедноту золотом оделял. А что оставалось — в горах прятал… Лихой был атаман, волю для народа хотел добыть.

Исаев взглянул в задумчивое лицо Чапаева и вздохнул:

— Вот бы нам, Василий Иванович, золото это самое!

— Золото? — небрежно переспросил Чапаев, протискиваясь между телегами, загородившими дорогу. — А зачем это оно тебе, дорогой товарищ, понадобилось?

— Как — зачем? — удивился Исаев. — Мы артиллерию бы такую завели… армию свою с головы до ног так одели бы… Эх, да что тут говорить!

Около глаз Василия Ивановича вдруг собрались лучистые морщинки. Он дружелюбно сказал:

— Философ ты у меня, Петька! Настоящий философ!

Штаб помещался в приземистой, в четыре окна избе с красным крыльцом, разукрашенным замысловатой резьбой. У ворот толпились ординарцы и связные. Сытые кони рыли копытами землю.

Чапаев быстро поднялся на крыльцо и, пройдя сени, вошёл, нагнув голову, в растворенную настежь дверь.

В избе было тесно и накурено. На столах — карты, полевые сумки, краюхи хлеба, крынки из-под молока. Безумолчно трещали телефоны.

В угловой комнате с выцветшими, кое-где ободранными обоями Василий Иванович снял папаху и бросил её через стол на подоконник.

С его приходом командиры, перед этим до хрипоты спорившие друг с другом, притихли, а курившие виновато торопливыми движениями тушили самокрутки.

— Все в сборе? — спросил Чапаев, всматриваясь в собравшихся на совещание. — Начнём.

Загорелые, обветренные, в полинялых гимнастёрках, командиры сидели на лавках вокруг стола, на подоконниках, вдоль стен. Все молчали.

Поправив на руке повязку, Василий Иванович присел за стол, морщась от боли, которая то утихала, то снова начинала беспокоить его.

— Болеет наш Иваныч, — с сочувствием полушёпотом сказал своему соседу конный разведчик Семён Кузнецов.

— Петька, сумку мою не видел? — крикнул Чапаев.

Василия Ивановича сердило излишне внимательное, как ему казалось, и заботливое отношение к нему товарищей, считавших его серьёзно больным.

Исаев принёс полевую сумку, достал карандаш и циркуль, развернул на столе карту.

Заскрипели пододвигаемые ближе к столу скамьи. Люди усаживались плотнее друг к другу, но мест на всех не хватило, и многим пришлось стоять и через головы сидевших смотреть на стол.

— Бой будет сильный. У противника в три раза больше нашего войск и оружия. — Чапаев окинул взглядом внимательно слушавших командиров. — И местность под Осиновкой… кругом одно поле. Белякам что! Они на возвышенности, за валом, и нас им видно как на ладони. — Он повёл карандашом по карте и замолчал, о чём-то раздумывая. — Осиновку ночью надо взять. Днём нельзя… только ночью. — Чапаев положил руку на плечо Лоскутова, рослого лобастого мужчины, недавно назначенного командиром Пугачёвского полка: — Тебе атаковать село. В помощь дам батальон пехоты полка Степана Разина и два эскадрона кавалерии. Понятно?

Лоскутов сипловато кашлянул в кулак:

— Понятно, всё понятно!

— Ну, а ты, Соболев, — обратился Василий Иванович к командиру Разинского полка, сидевшему напротив Лоскутова, — навалишься на противника с тылу…