Рассказы - [8]

— Конечно, правильно, — вдруг непонятно на что разозлилась Кира. — Невестка чуть ли не в реанимации лежала после тяжёлых родов, а у него — лёгкость! Всё у вас, у мужиков, необычайно легко.

Лобстер не понял:

— Чёй эт-ты вдруг?

— Мой тоже, помню, свекор носился, — божий бычок. У Вовки колики, аллергия страшенная, я ночами вообще не спала. Только, помню, днём утрясёшь малого, прикорнёшь рядом, а свёкор тут как тут: здрасьте вам: «Кирюха, ты всё дрыхнешь, засоня. Я тебе апельсинов принёс». Это при нашей-то аллергии! Я пока кормила, сама на одних кашах да бульонах полгода сидела.

— Да, наверное, мне этого не понять, — покачал головой Лобстер на Кирин гневный выпад. — Но они же всё это не со зла, из лучших, так сказать, побуждений.

Две девицы, плещущие смехом во все стороны, притормозили над Игорем.

— Почём у вас Джоннидеппы?

— Наверна оптом деше-евле! — выплеснули обе одновременно.

Лобстер оглянулся, оценил полную коммерческую бесполезность девчонок, но произнёс для порядка.

— Желаете портретик?

— Желаем, желаем, — заходясь своим неуёмным жизнелюбием, завсхлипывали девчонки.

— Мне, чур, вот такой, с усами.

— А я вот такой хочу быть, как Джек Воробей, — и уже не удосуживаясь произносить членораздельные слова, только высмеивая свою бестолковую радость, девушки пошли и вдруг сорвались бежать на ту сторону проспекта. Пешеходный зелёный в этом месте Невского очень недолго горит.

Из-под своего рукава унылой парчи Кира выкопала золотые часики, раздражённо, как будто они были в чём-то виноваты. Лобстер, занятый ухом Джонни, не заметил её нервного жеста.

— В прошлый раз, прикинь… он пошёл на неё посмотреть, а гувернантка… эта, няня, которая Катюху после школы встречает, говорит: я, мол, милицию вызову, если вы не прекратите преследовать ребёнка.

— Её няня встречает? — переспросил Лобстер.

— Ну, да, какую-то тётку мать наняла, сама-то работает. Говорит ему: вы травмируете девочке психику. Ну как?

— А девочка что? — Игорь даже отвернулся от рисунка.

— Что — девочка? Ей мама уже втёрла всё что нужно, она ни отца, ни деда не признаёт.

— Да, ну, бредятина полная, — Игорь полез за следующей сигаретой. — И давно они это…

— Разошлись? Года два, что ли… По правде, забыть-то ещё не должна.

Кто-то спугнул у памятника голубей, и они фыркающим полотном махнули над головами прохожих.

— Кстати, — вдруг что-то вспомнила Кира. — Мошт, ты Анатолию Катюхин портрет по фотке нарисуешь? У него день рожденья скоро.

Лобстер неопределённо поёжился, так что нельзя было точно сказать — согласен он или против.

— Достанешь фотку — посмотрим.

Кира встала размяться, прошлась до памятника, обошла, скучая, вокруг раза два. Ноги начинали подмерзать, хотелось чаю.

Преклонных лет парочка торжественно прошествовала к монументу, и мужчина сунул к подножию императрицы букет желтоватых роз. Кира удивилась, но подойти и заговорить с четой монархистов было как-то лень.

— Ну и где наш Потёмкин? — поднял голову Лобстер, когда Кира вернулась, чтобы добыть из сумочки телефон.

— Сейчас буду его искать, — важно и мрачно, голосом своей героини отозвалась она.

Игорь вдруг рассмеялся:

— А он в костюме пошёл? Где школа-то, далеко? Как бы его там правда не прихватили как сумасшедшего. Маньяк в камзоле и шляпе восемнадцатого века преследовал маленьких школьниц.

— Типун тебе, Лобстер! — ей в ухо телефон Анатолия подвывал безрезультатно.

— А жена его тоже с внучкой не видится? — зачем-то продолжал любопытствовать Игорь.

— Слуш, откуда я знаю? Щас он явится — сам спроси, — не переставая набирать номер и выслушивать глупые гудки, грянула Кира. — Десть минут, десть минут — сколько его — уже час нет?

— Да ладно, Кирюш, не ругайся, — миролюбиво потянулся художник. — Помнишь, как Штирлиц говорил: из всех людей на свете я больше всего люблю стариков и детей, потому что они беззащитные такие. Не надо на стариков ругаться.

— Да какой он тебе старик? — продолжала кипеть Кира. Потом нахмурилась, вспоминая: — Чёта я не помню, когда он так говорил?

— Говорил, говорил, — голосом доброго сказочника утешил её Игорь, привстав и чуточку отклонившись от портрета. — Говорил…

— Щас я пойду его искать, прям так, ага, замечательно.

— А, — протянул Лобстер, а мне за сигаретами сходить отказалась. В этом маскараде.

Кира метнула тяжёлый, полный упрёка взгляд и зачем-то стянула с себя парик.

Вдруг что-то случилось на проспекте. Фальцетом мяукнули тормоза, и — короткий стук! Кого-то сбили — опять!

— Чёртов светофор, — выругалась Кира и мотнула юбками, торопясь посмотреть.

Из серебристого джипа медленно, как в тугом, застоявшемся сне, выбиралась молодая женщина; на асфальте, чуть подальше, за «зеброй», лежал на боку мужчина, кажется, даже старик. Вроде бы шевелится, жив. Нет, не Анатолий Петрович, слава Богу.

Кира ещё держала в руке телефон — надо бы вызвать «скорую». Лобстер подошёл отвести её от молниеносно вылепившейся из туристической массы толпы. Но телефон в руке и сам завибрировал:

— Я бегу, Кирюш, я бегу, — откуда-то издалека добрался до неё голос Анатолия Петровича и как-то странно всхлипнул.

Голубей Катькиного сада Кира знала в лицо — как своих домашних питомцев.