Рассказы - [2]

И все равно живут люди! Хорошие, настоящие, не какая-нибудь бездельщина или перекати-поле, только… пристарели… О них рассказ.

Ответный Коля

Соседка заканчивала разговор: «…это верно — мужики, что оставши, гуляют нонечь поменьше. Все равно, совесть у них уже пропита накорень. Нет ее нисколько ни у одного. Ты в район? По дороге полюбуй, что на Дальней ниве».

До районного центра двадцать километров, почти все пешком. На обратном пути стало больно ногам, сел на камень, снял тяжелый туристский ботинок и убедился, что сильно натер пятку. Снял второй — та же картина, связал их шнурками, затолкал внутрь носки и перекинул через плечо. Тап, тап, тап — тихие, мягкие шаги по колее: забытое ощущение ходьбы босиком. Пыль выжимается между пальцев и щекочет, но как легко идти…

Тихий вечер бабьего лета. Над кошеным лугом в мареве согретого воздуха плавно тянутся нити паутины. На кончике каждой — паучок. Он безумно храбрый: пустился в путешествие по ветру, не зная, куда его принесет. Пусть. Бывает, что хочется лететь хоть в неизвестность. Высоко-высоко над лугом косяк гусей-казарок. Они уже явно, в голос, зовут за собой.

У одинокой приметной березки на лугу у меня припрятан кусок проволоки. Решил захватить. Сошел с дороги на кошеное — убавил шаги: колко. Ничего, вспомнил, что надо идти как бы скользя, не прямо ногу ставить.

За спиной шум моторов, оборачиваюсь — вижу: навстречу друг другу гусеничный трактор и легковой УАЗ, вот-вот столкнутся. Остановились, приткнулись в сантиметрах. Из «козла» выскочил чернявый, узкоплечий человек в кожаных кепке и куртке, — узнаю: совхозный агроном. Что-то возбужденно кричит, рот перекошен, размахивает руками. Выхватил из кармана коробку папирос и сунул обратно.

Из кабинки не торопясь вышел тракторист. Знаю, что его зовут Николай. Он закурил спокойно, рот открывает, что-то говорит. Агроном протянул руку и выключил зажигание, показал, что разговор непростой. Николай кивнул, поднялся в кабину и остановил мотор. Слышен тонкий сердитый голос агронома:

— Вернись: пахать!

Густой, спокойный бас:

— Не вернусь.

— Вернись немедленно!

— Сказал, не буду, и амба.

— Будешь, вспашешь. Пойми, дурья голова, — работа кончена, район знает — все убрано и вспахано. Ты из-за клочка — нас под монастырь: людям языки не обрежешь. А тебе запишу «отказ от работы». Понял, наконец?

Агроном разошелся, круглое личико под кожаной шапкой раскраснелось, грудью наступает, к трактору Николая жмет.

Тот вежливо отстраняется:

— Хлеб в землю зарывать не буду — точка. Что вы там записали, докладали — не мое собачье дело.

— Слушай, дурья голова, сколь хлеба-то — крохи, и помят, полег. И директор так считает.

— Крохи? Четыре гектара. Сколь бы ни было — не буду хлеб запахивать! Ну вас на фиг вместе с директором!

— Ну гляди у меня, лодырь!

Я подошел к машинам. Агроном обрадовался, ждал поддержки:

— Понимаете, отказывается работать. Должен был в вашем Боровском поле весь клин вспахать. Вспахал до угла — по-вашему, Дальняя нива, — увидел, что там комбайн оставил неубранный клочок: торопился или погода помешала. А этот черт постоял на краю поля, сделал вид, что поджидает комбайн — знал, что не придет, — и айда домой. Мне сообщили, примчался — и вот, извольте. Худое дело. Самоуправство.

Я растерянно бормотал: «Право, не знаю, затрудняюсь сказать… я человек посторонний».

Тракторист, казалось, не слушал агронома, проверял что-то в моторе, потом отмахнул ему в сторону рукой, сказал спокойно, без сердца: «Дай проехать, гляди — сомну».

Агроном театрально плюнул в сторону, вскочил в машину, проскрипел стартером, рывком попятил далеко через обочину на луг, буксанул на мягком, развернулся и дал газ. Николай, покуривая, смотрел вслед, осуждающе покачал головой, подытожил:

— Не любит меня начальство, я у них, как чирий под мышкой. Главное — язык. Жинка ругает: «Ну куда ты? И премию не дадут». Верно, не любят — и не дали. Судите сами, нонечь кое-как убрались, больше, правда, помяли, а то год за годом сеем и не убираем. Прошлый год встретил на озере наших и районных начальников — уху варили, отдыхали. Меня подозвали с лодки, налили стопку. Говорю — есть рацпредложение, раз не убираем — не сеять. Экономия горючего, смазочных, моторесурса. Сделали вид, что смешно. Им не к месту. А потом… все то же бесстыдство… кругом шестнадцать…

— Вы бы написали в газету.

— Писал в районку. Не печатают. Приезжал газетчик, записывал и… ничего. Письма присылали — благодарят за внимание, худое, мол, сами знаем, сообщайте положительные факты. Может быть, вы напишете? О наших безобразиях…

— Думаете, мне больше поверят?

— А вдруг, я местный, вы приезжий, авось, не откажут. Будьте здоровы.

Я стоял на дороге и слушал уходящий рокот трактора. Он все тише и тише, но мне хотелось, чтобы нисколько не было, совсем. Тогда можно слушать тишину — она только здесь, в городе так не бывает никогда. Смолк металлический гул и стало слышно, как изредка и коротко вскрикивают трясогузки, вспархивая над отавой, шуршат на осинке розовые листья — это не разрушает тишину.

Тап, тап, тап! — хлопают босые ноги по уже прохладной пыли. Тап, тап, тап! — приятно возвращаться домой с хорошими мыслями. Я ей скажу, скажу: «Ошиблась!»