Рассказы - [5]

И я тебя

Солнышком нашим

И радостью нашей

Зову.

Я встряхиваю сложенную простыню, и она медленно опускается на диван, словно сюда сбросили с неба сразу, для экономии времени одновременно расцветший всеми цветами луг.

Лея и Белла — добрые оленихи. Они сохранили это для меня — цветущие поляны моего детства. Ромашковые, васильковые — сложенные стопками, пахнущие искусственными отдушками, — вот они, те луга, именно такие, какими должны быть. Но кто-нибудь говорил так когда-нибудь: «Пляшем, пляшет?» Откуда в стихах моего детства эти старомодные слова? Ведь и без того в любовь почти невозможно поверить.

А мы с тобой

Весело пляшем,

Цветы собираем во рву.

Я засыпаю.

* * *

Я живу у теть уже две недели, но мои вещи все еще свалены на полу в гостиной. Я разглядываю их в полном недоумении. Я люблю Гумилева? Я увлекалась фотографией? Да что вы говорите! Возможно человек, у которого распорот живот, вот так же с любопытством рассматривает свои внутренности.

Наверно, потому что моя жизнь вывернулась наизнанку, в ней происходят необъяснимое. Бесконечные звонки агентов телефонных компаний начались как по команде, стоило мне уйти, и до сих пор все никак не прекращаются. Я уже думаю иногда, грешным делом, что кто-то нарочно бросил им, этим агентам, на растерзание мой номер. Возможно, это Пашка так мне мстит. А кто знает, может и мой научный руководитель или тот прекрасный психолог, мне недаром чудилось в нем что-то маньяческое. Как бы то ни было, но агенты звонят мне каждый день, а иногда и по несколько раз. Беда в том, что я сразу представляю себе не просто их самих, этих желторотых девиц или юнцов. Я представляю себе сразу все: все, что было до того. Например, их трехдневный тренинг. Наверняка он проходил в какой-то гостинице, где их кормили до отвала и учили общаться с клиентами. Я твердо уверена: там были занятия, где им рассказывали, как улучшить дикцию. Их обучали голосовым модуляциям, зуб даю. Но и брали туда наверное не всех. Только самых молодых, с крепкими нервами и чистыми голосами. А еще у них у всех очень красивые имена. Ни одного куцего, серенького. Длинные имена, развевающиеся как флаги.

«Здравствуйте, меня зовут Анастасия. Меня зовут Михаэль, Александр, Марианна, Василиса». «Мы хотим, предложить, спросить, сравнить, сообщить… Мы хотим рассказать вам…» Идите к черту! Нет, я этого не говорю. Пока не говорю. Михаэль, Александр, Марианна и Василиса, надо признать, кое в чем мне помогли. Мои тети теперь уверены, что у меня миллиард бодрых и веселых друзей.

И все-таки, нужно как-то направлять свою жизнь. Поменять номер телефона, и, конечно же, разложить вещи. Они дрейфуют посреди квартиры, словно плот пострадавших в кораблекрушении. Нужно все это куда-то определить, но шкаф в моей комнате давно превратился в резиденцию постельного белья. «Нужен еще один шкаф». — решают тети. Пока ты не выйдешь замуж, — торопливо добавляют они. «Или просто, пока не начнешь с кем-то жить», — либерально уточняет Лея. «Не жить же на чемоданах», — подхватывает тетя Белла, торопливо возвращая слову «жить» приличный статус. Шкаф, так шкаф — я не возражаю, и на следующее утро в квартире появляется плотник, Георгий.

«Если поднять антресоль поближе к потолку, то она получиться маленькой, — говорит он, — а если опустить, то может оказаться неудобно. Вам-то ничего, вы здесь без проблем пройдете, а представьте, каково человеку, который повыше ростом, какому-нибудь высокому мужчине». И тут я говорю фразу, произносить которую оказывается очень приятно. Я говорю: «Прибивайте ящик пониже. Сюда не зайдет ни один мужчина. Это уж точно. Никогда».

* * *

В первые две недели я прилежно ходила к психологу, тому самому — голубоглазому красавцу, который принимал в маленьком филиале моей больничной кассы. Я успела побывать там три раза, пока меня не отрезвила безвкусная подставка для салфеток. В том филиале — светленькой пристройке, принимал еще один врач: кардиолог. Весь вестибюль был увешан рисунками сердца, которые дарили благодарные пациенты. Пациенты психолога, кстати, ничего не рисовали; факт, нарисованных мозгов я там не видела. Зато сердца — каких там только не было! Вырезанные из жести, свалянные из цветного войлока, а одно — громадное (рельефная паста, выдавлена на холст прямо из тюбика), было похоже на лужу застывшего кетчупа.

Те рисунки в вестибюле сразу же напомнили мне детскую передачу «Солнышко», которая шла несколько лет, когда я еще в школу не ходила. Передачу вели двое: молодой человек по имени Аркадий и девушка Танюша. Аркадий большой и вальяжный, словно барин какой-то, а Танюша аккуратненькая, как куколка. У нее была маленькая головка, похожая на лесной орешек, с таким же пригожим матовым переливом сбоку. Обычно Танюша что-то разъясняла Аркадию, мягким, но строгим голосом, а Аркадий говорил разные глупости, а потом оправдывался. Иногда Аркадий появлялся в передаче один, и тогда уже дурачился сколько душе угодно, разве что не подмигивал как заговорщик. Он был в берете и красном шарфе, а в руках у него была кисть и круглая палитра. Беда в том, что если Аркадий появился в таком виде, значит уже все пропало: через пару секунд он начнет объяснять, как можно что-то нарисовать или склеить, но я ничего не успею, ничего! Это сплошное расстройство, хоть вообще не смотри! Нужно было подготовить все раньше, когда на экране издалека, из синего космоса прямо на меня летела, вращаясь паучьей раскорякой, надпись «Солнышко». Но и тогда было бы уже поздно. «Надеюсь, ребята, вы заранее подготовили лист бумаги, ножницы, клей и валик?» — спрашивает Аркадий. Он что, издевается? Какой еще валик? У нас такие штуки вообще не продаются! Но для всех остальных зрителей, для всех ребят, чертов валик, видимо, обычная вещь. Вот Аркадий небрежно окунает валик в хорошенькое пластиковое корытце с краской (таких у нас, кстати, тоже нет в продаже), а потом проводит на листе вкусную красную полосу. «Вот это будет декоративной рамкой для нашего букета» — говорит он.