Рассказы из всех провинций - [112]
Одно дело видеть Ёсино, когда там зацветает сакура, и совсем другое — жить здесь круглый год.
Хоть сказано, что все в нашем мире изменчиво, как воды реки Асука,[317] я ни в чем не вижу перемен: время здесь тянется медленно, и не проходит дня, чтобы я не сетовал на судьбу.
И я здесь не один такой. Многие хижины из хвороста, некогда построенные с большим тщанием, теперь вконец запустели. Их обитатели — точно волки в овечьих шкурах: с виду настоящие монахи, а помыслы у них самые низкие. Иные уже разбрелись кто куда — обосновались в столице либо в деревнях у родственников, так что вряд ли хоть один из них вспоминает о горном приюте в горах Ёсино. Изваяния святых и будд остались в полном одиночестве, точно сторожа в пустом доме. Так что в праздник Хиган[318] и во время десятинощных служб некому принести им цветы и возжечь благовония. Даже звуков гонга они никогда не слышат. Как не посочувствовать несчастным богам, вынужденным прозябать на этой горе!
Конечно, среди всей непутевой братии изредка встречаются люди, которые всерьез посвятили себя служению Будде. Они способны часами предаваться созерцанию и не ленятся изо дня в день творить молитвы. Но в большинстве своем здешние монахи таковы, что от них за версту несет скоромным. Собственно, в монахи они подались только потому, что запутались в мирских делах, и у них попросту не оставалось иного выбора. Дни свои они проводят в праздности и суесловии. А то, бывает, соберутся вчетвером или впятером и давай резаться в карты. Даже в посты они тайком объедаются форелью, что идет на нерест, и совершают обильные возлияния, после чего либо бранятся между собой, либо — еще того хуже — надевают на свои бритые головы парики и подражают лицедеям. Служение Будде для них лишь звук пустой, а что скажут люди — их не заботит нисколько.
В последнее время мода на монашество распространилась и среди женщин. Не поладит иная из них со свекром и свекровью, или мужа своего возненавидит, или прелюбодеяние совершит — и вот, чтобы оградить себя от неприятностей, сразу же принимает постриг. Много таких новоиспеченных монахинь прибегает сюда из столицы. Хоть и облачены они в рясы, красота их видна все равно. И они знай себе охорашиваются. Бывает, что даже самые истые монахи теряют из-за них голову и сворачивают со стези добродетели. А бывает и наоборот: иная молоденькая черница с усердием, достойным похвалы, целыми днями возносит молитвы, но за ней начинает волочиться какой-нибудь беспутный монах, и, во мгновение ока поддавшись соблазну, она покидает обитель и возвращается к жизни в миру. Таким случаям нет числа. Живя среди всего этого сброда, я тем не менее остаюсь чист сердцем, а если порой душа моя и оскверняется беспутством и взор обращается к непотребному, то происходит это лишь потому, что я еще не достиг истинной святости.
Причины, по которым я покинул мир, Вам хорошо известны. После того как смерть отняла у меня любимую жену и детишек, я, чтоб забыться, пустился в разгул с куртизанками и актерами, но вскоре испытал пресыщение и преисполнился отвращения к суетному миру, осознав его непостоянство.
Должен признаться без ложной скромности, с тех пор я ни разу не свернул со стези подвижничества. Уверившись в том, что наш бренный мир — лишь временное обиталище человека, я подумал, что даже если кому-либо суждено прожить сто лет, то есть более тридцати шести тысяч дней, его век столь же быстротечен, как век бабочки, которая живет всего одну весну. Уподобив жизнь человеческую мимолетному сну, я целиком отрешился от мирской суеты.
Но летом меня одолевают проклятые комары, а зимой не дают покоя ночные ураганы. Одним кипятком в такие ночи не согреешься, так что поневоле приходится нарушать запрет и перед сном выпивать немного сакэ. В остальном же я строго блюду пост, и теперь от одного запаха рыбного или мясного меня начинает мутить.
Без скоромного вполне можно обойтись, но вот что по-настоящему невыносимо в монашеской жизни — так это одинокая постель. Поэтому, хоть и неловко просить о подобной услуге, я был бы Вам премного обязан, если бы Вы прислали ко мне сюда какую-нибудь молоденькую особу лет пятнадцати-семнадцати. Отдавая себе отчет в том, что по-настоящему прелестное дитя не захочет ютиться в горной хижине, я прошу лишь о том, чтобы особа, которую Вы для меня приглядите, носила модную прическу и была по возможности упитанной. А если она к тому же окажется белолицей, меня не смутит ничто — ни корявый почерк, ни скверный выговор, ни даже придурковатость.
Сговариваясь с означенной особой, не преминьте упомянуть, что я обязуюсь выдать ей одно хлопчатобумажное и одно холщовое кимоно, а также шелковый пояс и позаботиться обо всем остальном. Составьте договор сроком на пять лет при условии, что плата за весь этот срок составит пятьдесят моммэ серебром. В качестве задатка сразу же заплатите двадцать пять или тридцать моммэ, остальное я буду ежегодно выплачивать ей по частям.
