Рассказы из далекого прошлого - [69]

Прасковья Яковлевна совсѣмъ увлеклась. Въ ней сказалась благородная русская кровь, выработанная вѣками въ одной преемственной идеѣ: любви къ своей родинѣ. Ее можно назвать послѣднею могиканшей, послѣднею представительницею стараго дворянскаго поколѣнія. Послѣдующее поколѣніе интеллигентныхъ женщинъ не знаетъ чувствъ, которыми мучилась Опочиньева.

Слушая ее, Кочубовскій, какъ будто бы, смирился. Онъ сдержанно поклонился и проговорилъ:

— Я понимаю васъ, княгиня, и считаю излишнимъ продолжать разговоръ. Богъ, о которомъ вы упоминали, рѣшитъ споръ между Россіей и Польшей.

Присутствующіе молчали. Въ это время доложили о пріѣздѣ Драницина. Князь поднялся съ кресла и обратился къ Адаму Казиміровичу:

— Пройдемся, панъ, по саду; тебѣ полезно охладиться а Левъ пока побесѣдуетъ съ женой и Наташей.

IX.

Опочиньевъ, при помощи палки, спустился по каменнымъ ступенямъ террасы. Княгиня съ тревогой глядѣла ему въ слѣдъ. Она давно стала замѣчать, что съ мужемъ совершается что-то неладное. Онъ утратилъ свой веселый, беззаботный характеръ, и жаловался то на безсонницу, то на сердцебіеніе, то на головную боль, прежде ему незнакомыя. Разъ онъ проговорился даже: отчего такъ долго не ѣдетъ Кочубовскій?

Умная Прасковья Яковлевна все соображала и пришла къ заключенію, что между княземъ и этапнымъ начальникомъ образовалась какая-то таинственная связь. Опочиньева не позволяла себѣ допытываться: что именно образовалось? Тѣмъ не менѣе, она начинала тревожиться за дорогого ей человѣка.

Генералъ шелъ торопливо по главной аллеѣ, точно что неудержимое гнало его по ней. Онъ молчалъ, а желанный вопросъ такъ и вертѣлся на языкѣ. Старикъ неопредѣленно спросилъ:

— Ну, что новенькаго?

Кочубовскій перегнулся заискивающе къ князю и, какъ будто, не понимая вопроса, сказалъ:

— О чемъ вамъ угодно будетъ знать?

— О чемъ? переспросилъ нѣсколько раздраженно генералъ, ну… нѣтъ ли отъ нея какихъ-нибудь извѣстій?

Слово «отъ нея» произнеслось съ удареніемъ.

— Нѣтъ еще. Но, можетъ-быть, ея и въ живыхъ нѣтъ.

— Какъ въ живыхъ нѣтъ? воскликнулъ Опочиньевъ. Да ты шутишь? Генералъ испуганно смотрѣлъ собесѣднику въ глаза.

Странныя бываютъ душевныя явленія. Женщина, о которой Опочиньевъ не думалъ въ теченіе нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ, благодаря ничтожному случаю, вдругъ воскресла въ его памяти и стала ему мила. Его сынъ, погибшій на висѣлицѣ и совершенно ему невѣдомый, терзалъ его совѣсть, отравлялъ послѣдніе дни его жизни. Кто и что вызываетъ въ человѣческой натурѣ подобныя чувства? Въ силу какихъ законовъ они управляютъ и дѣйствуютъ на насъ то разрушительно, то созидательно?

Адамъ Казиміровичъ пропустилъ мимо ушей вопросъ князя, а тотъ растерянно бормоталъ:

— Ты не замедли сообщить, что узнаешь о ней.

Нѣчто робкое слышалось въ голосѣ нѣкогда гордаго, а нынѣ отживающаго русскаго барина.

Они уже гуляли, молча. Густыя высокія липы и широкія аллеи Дарьинскаго сада дышали вѣковымъ величіемъ. Они точно поглощали въ себя личность человѣка. Панъ Кочубовскій ежился, глядя вверхъ на зеленыя верхушки, въ которыя кой-гдѣ пробивалась желтизна, и обрадовался, когда вдали мелькнула бѣлая фигура Наташи. Она торопливо бѣжала и кричала:

— Папочка, папочка! Удержи брата Льва Львовича! Онъ уѣзжаетъ за границу!

— Какъ за границу? Когда?

Князь и Кочубовскій остановились. Наташа продолжала:

— Черезъ три дня, папочка! И не хочетъ пробыть мои именины! Такой гадкій!

Наташа надула губки и посмотрѣла лукаво на Адама Казиміровича.

— А вы будете у меня на именинахъ? — спросила она.

Тотъ поклонился и что-то произнесъ двусмысленное. Наташа не унималась.

— Я не принимаю никакихъ резоновъ и танцую съ вами мазурку.

Генералъ не вытерпѣлъ и вмѣшался.

— Что ты, Наташа? Развѣ можно такъ безцеремонно навязываться къ кавалеру?

Но панъ Кочубовскій вошелъ уже въ роль элегантнаго поляка. Онъ изысканно проговорилъ:

— Княжна такъ милостива, что мнѣ только остается покорно исполнить ея приказанія. Но дѣло въ томъ, что я не могу быть до конца бала. Рано утромъ я вывожу партію арестантовъ.

Князь сказалъ:

— Ты правъ, панъ. Мы тебя не задержимъ. Можно мазурку танцовать раньше ужина. А что касается Льва, то какъ онъ смѣетъ уѣхать до твоего бала? Я его попросту арестую.

Генералъ, Наташа и Адамъ Казиміровичъ направились къ дому. Этапный начальникъ думалъ:

«Драницинъ, очевидно, труситъ. А, впрочемъ, онъ легко можетъ и попасться. Его видѣли на сходкѣ. Ему, конечно, лучше заблаговременно уѣхать отсюда. Ну, а какая судьба ждетъ меня?»

Сердце Кочубовскаго заныло. Онъ украдкой взглянулъ на княжну, ведшую подъ руку отца и говорившую ему что-то беззаботно на ухо. А счастье, кажется, такъ близко, такъ возможно…

Человѣкъ нерѣдко стоить въ раздумьѣ надъ пропастью. Солнце ярко свѣтитъ на синемъ небѣ. Зеленѣющія горы, журчащіе ручьи блестятъ кругомъ него и кричатъ о ликующей жизни… А путникъ все глядитъ въ пропасть… И въ ея неизмѣримыхъ таинственныхъ глубинахъ есть, должно-быть, нѣчто притягательное и увлекающее. Иначе человѣкъ не кидался бы въ пропасть.

Глава IV. Наташинъ день

I.

Да, это наступилъ, дѣйствительно, Наташинъ день! Утро было ясное, кроткое, теплое. Деревья еще стояли въ своемъ зеленомъ уборѣ, и только одинъ старый вязъ имѣлъ кое-гдѣ желтые листья, мелькавшіе между его густыми вѣтвями. Генеральскій домъ проснулся съ разсвѣта. Окна бель-этажа открылись настежь. По комнатамъ бѣгали лакеи и снимали чехлы со старинной мебели, обитой тяжелою матеріей съ прихотливыми рисунками. Въ люстрахъ, канделябрахъ и кенкетахъ были заправлены восковыя свѣчи. Угловыя лампы, стоявшія на мраморныхъ колоннахъ, блистали своею древностью и не подозрѣвали, что на свѣтѣ есть керосинъ. Тропическія растенія изъ княжескихъ оранжерей оживляли собой прадѣдовскіе покои, давно не знавшіе веселья въ своихъ стѣнахъ. Съ верхнихъ балконовъ дома представлялся на широкій прудъ заманчивый и поэтическій видъ. Воды, какъ-будто, утопали въ сіяньи солнечныхъ лучей, проникшихъ въ самую глубину пруда. Всѣ зданія, принадлежащія къ усадьбѣ, были украшены безчисленными китайскими фонарями и шкаликами. Посрединѣ пруда, на большомъ, огороженномъ съ четырехъ сторонъ, плоту, красовался роскошный транспарантъ съ вензелемъ именинницы. Ночью же плотъ долженъ былъ изображать изъ себя пылающій домъ, выкидывающій вверхъ, въ необъятное пространство, сотни ракетъ и разсыпчатыхъ цвѣтныхъ огней. Въ ночь на Наташинъ день прибылъ въ Дарьино изъ Приволжска знаменитый хвостовскій оркестръ, состоявшій изъ шестидесяти музыкантовъ, прославленныхъ своею артистическою игрой по берегамъ прикамскаго края. Основателемъ оркестра былъ Сила Силычъ Хвостовъ, родовитый баринъ, рано овдовѣвшій и всю жизнь прожившій въ селѣ Муравьятинѣ. У него также имѣлся балетъ, который, кромѣ своихъ спеціальныхъ занятій, производилъ на свѣтъ и будущихъ музыкантовъ. Всѣ они воспитывались въ хвостовскомъ домѣ, на правахъ баричей, потомъ получали образованіе въ пансіонахъ, гимназіяхъ и даже проникали въ университетскія стѣны. Тѣмъ не менѣе, дальнѣйшую жизнь они проводили въ хвостовскомъ оркестрѣ. Я не могу сказать: добровольно ли они совершали такое дѣло, но помню, что многіе изъ нихъ давали успѣшно концерты въ городѣ Приволжскѣ и на афишѣ выставляли свою принадлежность къ описываемому оркестру. Значитъ, послѣдній былъ для талантливыхъ музыкантовъ дорогимъ гнѣздомъ, къ которому они считали за гордость принадлежать.