Рассказы из далекого прошлого - [66]

Уральцевъ мучился имъ же возбужденнымъ вопросомъ и старался проникнуть въ историческую даль: «почему я, Драницынъ и вообще русскіе западники отшатнулись отъ прошлыхъ завѣтовъ своей родины, и хотятъ одарить ее новыми политическими порядками, господствующими въ Европѣ? Вѣдь то, что мы ненавидимъ въ прошломъ Россіи, переживали всѣ образованныя государства, и, однако, они сохранили связь со своимъ прошлымъ, не отвернулись отъ него, подобно намъ. Такъ, у всякаго народа должно быть свое дорогое, что составляетъ его душу, что переходитъ неизмѣнно изъ рода въ родъ, изъ вѣка въ вѣкъ, что и у насъ силятся отстоять славянофилы, но что мы, ихъ противники, находимъ отжившимъ. Кто правь?»

Иванъ Павловичъ шелъ по спящимъ улицамъ, погруженнымъ въ кромѣшную тьму и роковую тишину. Но не онъ ли сейчасъ былъ на сходбищѣ людей, задумавшихъ обагрить кровью ни въ чемъ неповинный городъ, во имя какой-то призрачной ненависти къ власти, управлявшей слишкомъ тысячу лѣтъ судьбами Россіи и, въ концѣ концовъ, содѣлавшей изъ нея міровую державу? А что либералы хотятъ ей дать въ будущемъ? «Свободные штаты», увѣряетъ Герценъ. «Возстановите намъ историческую Польшу», кричатъ поляки. Вновь создаваемая Польша, на старыхъ началахъ, и новая Русь безъ своего прошлаго не есть ли это двѣ аномаліи, отрицающія одна другую?

«Какъ же я и Драницынъ ввязались во всю эту исторію? Куда онъ убѣжалъ? Неужели тотъ свѣтъ, который озарилъ меня теперь, пришелъ къ нему раньше, чѣмъ ко мнѣ?»

Уральцевъ сталъ присматриваться къ окружающимъ домамъ, и убѣдился, что находится въ незнакомой части Приволжска. Онъ подошелъ къ будкѣ, стоявшей невдалекѣ, и спросилъ: какъ пройти въ Ласточкину улицу?

Охранитель мирныхъ обывателей подозрительно оглядѣлъ запоздалаго пѣшехода, но указалъ, куда надобно пройти. Иванъ Павловичъ тронулся въ дальнѣйшій путь, стараясь отвлечь отъ себя докучливыя мысли. Онъ оглянулся назадъ сквозь мерцающій утренній разсвѣтъ. Уличный стражъ все стоялъ на одномъ мѣстѣ и упорно смотрѣлъ въ слѣдъ бѣдному «интеллигенту».

«Ужъ не догадывается ли онъ», подумалъ съ тревогой профессоръ, «что я заговорщикъ?»

V.

Левъ Львовичъ проснулся удивленнымъ, увидѣвъ себя нераздѣтымъ, лежащимъ въ залѣ на диванѣ съ ногами, положенными на креслѣ. Квартира Ивана Павловича была небольшая. Она состояла изъ трехъ низенькихъ комнатъ, набитыхъ больше книгами, чѣмъ мебелью. За то изъ нея представлялся великолѣпный видъ на зарѣчныя поля, окаймленныя лѣсами на горизонтѣ. Рѣка Волжанка дѣлала нѣсколько изгибовъ по зеленому лугу и уходила въ даль подъ самый монастырь съ бѣлѣющею стѣной, съ золотыми главами, окруженными яркою зеленью. Этотъ простой и родной видъ особенно тронулъ въ настоящую минуту Драницына. Ему совѣстно стало за вчерашнее происшествіе. Онъ подошелъ тихонько къ дверямъ кабинета Уральцева и заглянулъ въ него. Ученый сидѣлъ у письменнаго стола и что-то читалъ. Увидѣвъ своего друга, онъ иронически произнесъ:

— Хорошъ заговорщикъ, нечего сказать! Что, струсили, убѣжали? Стыдно вамъ!

Левъ Львовичъ прервалъ его:

— А ты до конца былъ?

— Конечно. Только, если тебѣ правду говорить, я раскаиваюсь, что связался съ поляками. Чужіе они намъ. Да и цѣли у насъ разныя.

Драницынъ передалъ, почему и какъ онъ исчезъ неожиданно съ роковой сходки. Иванъ Павловичъ съ любопытствомъ слушалъ о томъ, что говорилъ Кочубовскій его другу, и замѣтилъ:

— Онъ поступилъ благородно. Справедливо то, что намъ нечего дѣлать среди поляковъ. Но они, братъ, насъ учатъ многому. У нихъ сплоченность, любовь къ прошлому, а оттого и сила. Мы же что съ тобой изображаемъ?

— Представь, этими проклятыми вопросами и я задавался всю ночь, возразилъ Драницынъ, и пришелъ къ выводу, что мы стоимъ на дорогѣ, едва ли имѣющей прямое направленіе.

Уральцевъ всталъ и началъ ходить.

— На дорогѣ? разсуждалъ онъ, какъ будто, самъ съ собою. Для интеллигентнаго человѣка существуетъ всего одна дорога: идти впередъ, вѣчно развивая свой умъ и обогащая его новыми знаніями.

— Въ такомъ случаѣ ты дойдешь до отрицанія національности? перебилъ Левъ Львовичъ.

— Для науки нѣтъ національности. Она единственная область, куда человѣкъ можетъ укрыться, забывъ о своемъ происхожденіи. Я, братъ, замыкаюсь отнынѣ въ нѣдра науки и отрекаюсь отъ политическихъ химеръ. Ну, а ты?

Драницынъ поправилъ очки на носу.

— Я? я не ученый, а дилетантъ. Люблю Европу и свыкся съ ея порядками, обычаями, съ ея людьми. У себя, въ Россіи, я живу наѣздомъ. Первые мѣсяцы мнѣ въ ней весело, много воспоминаній оживаетъ. Ну, а какъ подольше въ ней побудешь, — скучно сдѣлается, опять потянетъ въ Парижъ или въ какой-нибудь Дюссельдорфъ. Навѣрно, я такъ и умру скитальцемъ.

Иванъ Павловичъ не выдержалъ и остановился передъ своимъ другомъ:

— А отечество какъ же? Еслибы всѣ такъ разсуждали и жили, какъ ты, то оно должно было бы распасться. Эхъ, Левъ, не такіе люди нужны современной Россіи. Не интеллигенты ее спасутъ. Ее спасутъ Муравьевы, Катковы и Филареты.

— И это говоришь ты, отчаянный западникъ?

— Да, я! Въ Муравьевыхъ, Катковыхъ и Филаретахъ, какъ и въ полякахъ, сидитъ сила національности и исторіи, а въ насъ одна безцвѣтная европейщина.