Рассказы из далекого прошлого - [65]

Въ такой позѣ и остался надолго служитель алтаря.

Присутствующіе инстинктивно опустились на колѣни. Начался торжественный «отпустъ», то-есть отпущеніе не только содѣянныхъ, но и грядущихъ грѣховъ кающихся.

Плавная рѣчь, точно ѳиміамъ, разносилась въ воздухѣ.

— Какія времена настали, говорилъ по-польски патеръ, схизматики насъ поработили. Мы не смѣемъ свободно молиться въ своихъ церквахъ. Наша дорогая «ойчизна» лежитъ у ногъ еретическаго государства, надъ которымъ мы неоднократно торжествовали. Нынѣ наши братья, по волѣ Божіей и при сочувствіи всѣхъ просвѣщенныхъ народовъ, подняли знамя возстанія противъ своихъ притѣснителей. Мы, собравшіеся здѣсь, живя вдали отъ дорогихъ намъ повстанцевъ, не можемъ лично проливать свою кровь въ открытыхъ битвахъ со старымъ соперникомъ Рѣчи Посполитой. Но это не мѣшаетъ намъ помогать нашимъ братьямъ обезсиленіемъ нашего врага внутри его имперіи. Катихизисъ, одобренный святѣйшимъ папой, намъ разрѣшаетъ относительно русскихъ такія мѣры, которыя непростительны въ отношеніи къ нашимъ друзьямъ. Катихизисъ глаголетъ: «Памятуй всегда, что Россія есть главный твой врагъ. Русское правительство есть еретическое. Не стѣсняйся лицемѣрить предъ сильными русскими, увѣряй ихъ, что они твои кровные братья, а самъ старайся имъ мстить, ненавидѣть ихъ». Руководствуясь этимъ памятнымъ завѣтомъ, мы, при молитвахъ угодниковъ нашихъ Игнатія и Іосафата,[4] наложимъ руку на схизматическій городъ Приволжскъ. Именемъ Господа Іисуса и панны Маріи, прощаются грѣхи, какъ содѣянные въ прошедшемъ, такъ и тѣ, которые совершатся въ теченіе года отъ сей минуты, всѣмъ вамъ, поднявшимъ свой мечъ за возстановленіе нашей «ойчизны!» Боже, храни Польшу во вѣки вѣковъ!

— Аминь! — произнесли единогласно присутствующіе, и поднялись на ноги.

Капитанъ Кастальскій игралъ видную роль у собравшихся соотечественниковъ. Онъ мгновенно очутился среди толпы, вынулъ изъ ноженъ саблю, поднялъ ее надъ головой и воскликнулъ съ азартомъ:

— «Еще Польска не сгинѣла!!!»

Этотъ крикъ, точно призывная боевая труба, оживилъ заговорщиковъ. Глаза ихъ заблистали, щеки разгорѣлись. Въ скромномъ жилищѣ неизвѣстнаго ксендза разнесся возгласъ:

— Смерть москалямъ!!!

Никто не думалъ объ опасности. Точно въ Христово Воскресенье всѣ привѣтствовали съ наступившимъ торжествомъ другъ друга и крѣпко лобызались. Тутъ же рѣшено было ровно въ полночь, на 27 августа, взорвать казначейство, зажечь городъ и произвести, по возможности, смуту вь войскахъ.

Среди ликующаго полячества тяжело и безотрадно было положеніе ученаго Уральцева. Несмотря на свой крайній либерализмъ, онъ почувствовалъ, что вокругъ него происходитъ что-то ему чуждое, ненужное для него. Ему дѣлалось досадно за тѣ чувства, которыя проявляли его друзья-поляки къ своему отечеству, и которыхъ онъ не ощущалъ къ собственному отечеству. Дѣйствительность говорила, что онъ вторгся въ польское общество и игралъ роль Іуды въ отношеніи своей родины. Профессоръ краснѣлъ, когда его обнимали паны, и искалъ глазами по всѣмъ угламъ своего товарища молодости, Льва Львовича Драницына.

Иванъ Павловичъ Уральцевъ былъ сынъ казака Оренбургской губерніи. Его отецъ служилъ офицеромъ въ Орской крѣпости, когда въ нее были высланы рядовыми въ 1848 году нѣкоторые изъ участниковъ Петрашевской исторіи. Отъ нихъ пятнадцатилѣтній сынъ степей впервые услышалъ вольныя рѣчи и отрицательныя мысли въ области религіи. Въ Приволжскомъ университетѣ юноша очутился въ самый разгаръ наплыва въ него новыхъ идей, протестовавшихъ противъ до-реформеннаго періода Россіи. Съ каѳедры гремѣли освѣжающія свободомысленныя лекціи И. К. Бабста, Ешевскаго, Чебышева-Дмитріева; на студенческихъ сходкахъ громко диспутировались политическіе и научные вопросы. Студенты старшихъ курсовъ, во главѣ съ Н. А. Демертомъ, бойко пописывали подъ разными псевдонимами въ Искрѣ и въ «Свисткѣ» Современника. Либералы, а за ними и общество, устремлялись куда-то впередъ, гдѣ не было ни твердой подготовленной почвы, ни ясной цѣли, но гдѣ вырабатывалась безотчетная ненависть ко всему прожитому могучею Русью. Мы хотѣли чего-то новаго, невѣдомаго, не понимая святости разрушаемаго. Юный профессоръ Уральцевъ, занявшій каѳедру русской исторіи, явился выразителемъ сказаннаго. Онъ быль средняго роста, тонкій, прямой. Черты лица его отличались правильностью. Сѣрые глаза его ярко блестѣли изъ-подъ золотыхъ очковъ, а на плечи его спускались волнистые русые волосы, откинутые небрежно назадъ.

IV.

Иванъ Павловичъ вышелъ отъ ксендза одинокимъ. Никто изъ бывшихъ на сходкѣ къ нему не присталъ, не присталъ и онъ ни къ кому. Въ душѣ его самъ собою возникъ вопросъ о кровномъ родствѣ. Никакія умствованія, никакія теоріи не могутъ поколебать связей, исходящихъ изъ кровныхъ союзовъ. Въ нихъ таится корень для крѣпости семьи, для крѣпости государства. Изъ свойства крови выходятъ всѣ людскія отношенія. Она, эта кровь, требуетъ для себя питанія изъ окружающихъ ее условій и обстоятельствъ. Вотъ, почему, слагаются національныя особи, религіозныя воззрѣнія, привычки, характерныя черты народа, отличающія его отъ другихъ народовъ. Каждый изъ нихъ сидитъ, какъ будто, въ какой-то скорлупѣ, которую если разбить, то все изъ нея въ безпорядкѣ вывалится.