Рассказы из далекого прошлого - [64]

Читатель, быть можетъ, удивится, если въ числѣ гостей у ксендза Бонифація я назову Льва Львовича Драницына, находившагося въ секретной перепискѣ съ Бакунинымъ. Послѣдній писалъ Драницыну, что находится въ Стокгольмѣ и формируетъ легіонъ, во главѣ котораго лично явится на помощь къ храбрымъ потомкамъ Стефана Баторія и Яна Собѣсскаго. Тотъ же Бакунинъ указалъ Льву Львовичу на возстаніе, задуманное поляками въ Приволжскѣ. Драницынъ, явившись въ родной городъ изъ-за границы, прежде всего, увидѣлся со своимъ товарищемъ по гимназіи, профессоромъ Уральцевымъ, и открылся ему во всемъ. Уральцевъ согласился, что пора въ Россіи поднять революцію, что онъ готовъ, со своей стороны, сформировать изъ первокурсниковъ-студентовъ команду на помощь возстанію.

— Старокурсники, замѣтилъ онъ, не очень поддаются на революціонные подвиги. Въ нихъ начинаютъ шевелиться практическія соображенія.

Уральцевъ и Драницынъ вошли въ сношенія съ поляками города Приволжска.

II.

Ксендзъ-хозяинъ любезно встрѣтилъ двухъ россійскихъ либераловъ.

— Голуби мои! Паны добродзеи! воскликнулъ онъ и горячо облобызалъ Льва Львовича и его друга профессора. Но голуби, очутившись въ пестрой и чуждой толпѣ, не особенно чувствовали себя пріятно. Точно ножами ихъ рѣзали пронзительные взгляды незнакомцевъ, составлявшихъ разноплеменную толпу. Тутъ были офицеры, штатскіе франты, студенты, простыя чуйки, солдаты-поляки унтеръ-офицерскаго званія и даже два татарина. Всѣ эти лица, несмотря на относительное многолюдство, вели себя сдержанно и деликатно. Они тихо разговаривали между собой и ждали, очевидно, что скажетъ ксендзъ Бонифацій.

Драницынъ и Уральцевъ стали въ сторонѣ. Къ нимъ незамѣтно подкрался Кочубовскій. Онъ тронулъ слегка за рукавъ Льва Львовича и шепотомъ произнесъ:

— Пройдемте въ другую комнату.

Нашъ либералъ съ недоумѣніемъ послѣдовалъ за человѣкомъ, почти ему незнакомымъ. Они остановились въ комнатѣ въ одно окно, въ которой находилась чья-то кровать, два стула и некрашеный столикъ, на коемъ возвышалась гипсовая статуетка Мадонны.

Адамъ Казиміровичъ заговорилъ по-французски:

— Извините меня, началъ онъ, что я позволилъ себѣ васъ обезпокоить. Много распространяться некогда, а спрошу прямо: зачѣмъ вы здѣсь? Я глубоко уважаю семью князя Опочиньева, съ которою вы состоите въ близкомъ родствѣ. Опочиньевы — истинно русскіе люди. Мы, поляки, боремся сѣ вашимъ отечествомъ, но отдаемъ должную дань чужому патріотизму. Что будетъ съ вашею благородною тетушкой, когда она узнаетъ, что вы очутились въ рядахъ враговъ ея родины? Она не переживетъ фамильнаго позора, а вы погибнете безславно на эшафотѣ! Слушайте: вы не приготовлены къ тому, что васъ ожидаетъ. Уходите отсюда! Я васъ незамѣтно проведу изъ дому.

Драницынъ оторопѣлъ отъ слышанныхъ словъ и не нашелъ въ себѣ мужества протестовать противъ нихъ. Онъ, молча, послѣдовалъ за Кочубовскимъ и черезъ кухню, въ которую были принесены его калоши и шляпа, вышелъ за пустынную ограду церкви. Было холодно въ воздухѣ. Голова его посвѣжѣла, а мысли бурлили, какъ кипятокъ.

«Кочубовскій правъ», раздумывалъ Левъ Львовичъ. Для чего я и Уральцевъ замѣшались въ польскія затѣи? Поляки, борясь съ Россіей, остаются поляками, а мы, братаясь съ ними, перестаемъ быть русскими! Гдѣ же тутъ логика? Или патріотизмъ есть выдумка людей? Однако, поляки, консерваторы или либералы, всѣ до одного готовы лечь за идею, отрицаемую лишь нами, русскими западниками! Гдѣ истина? Слѣдуетъ ли любить безразлично все человѣчество, или, прежде всего, свою родину, а потомъ человѣчество?

Драницынъ почти цѣлую ночь проходилъ по кабинету въ квартирѣ Уральцева, у котораго онъ остановился, и успокоился лишь тогда, когда заблаговѣстили къ ранней обѣднѣ.

IIІ.

Ксендзъ Бонифацій былъ высокаго роста, полный, румяный, гладко выбритый и съ животомъ, выдвинувшимся замѣтно впередъ. Волосы его коротко подстрижены, а остроконечный носъ, какъ будто, обнюхивалъ все окружающее. Голубые глаза ксендза улыбались даже тогда, когда онъ сердился. Голосъ его былъ сладокъ, какъ въ минуту спокойствія, такъ и въ минуту гнѣва. Что это? Есть ли такое состояніе организма продуктъ природы, или результатъ систематическаго воспитанія съ дѣтства?

Мы, русскіе, не знаемъ управленія своею волей. Поэтому, мы находимся въ увлеченіи разнообразными и часто другъ другу противоположными идеями. Не прочное творчество руководитъ нами, а «плѣнной мысли раздраженье». Понравились намъ слова: «свобода», «права человѣка», «равенство», «наука», мы и давай низвергать все, чему не только покланялись, но чѣмъ были живы дѣды и прадѣды. Мы осмѣяли свое родное, свое историческое, свою религіозную святость, а все новое, извнѣ принятое, не въ силахъ усвоить настолько, чтобы перестать быть русскими. Оттого нашъ либералъ не есть вполнѣ русскій, но онъ и не французъ, и не англичанинъ, и не нѣмецъ. Онъ европеецъ, или, если читатель позволитъ погрубѣе выразиться: «ни Богу свѣчка, ни чорту кочерга».

Ксендзъ Бонифацій зналъ, чего онъ хочетъ, что долженъ сказать и о чемъ обязанъ промолчать. Онъ и въ квартирѣ своей собралъ людей, которые понимали его духовный строй. Когда ксендзъ Бонифацій тихо сказалъ: «Дѣти мои!» многоголовая, шумливая толпа разомъ умолкла и собралась вокругъ своего пастыря. А онъ, среди воцарившейся тишины, простеръ крестообразно руки впередъ и пригнулъ къ нимъ свою голову.