Рассказы из далекого прошлого - [26]

— Блаженны мыслящіе, проповѣдывалъ онъ, — и не чающіе никакихъ богатствъ и чиновъ. Всеобщее равенство — удѣлъ человѣчества. Надобно стараться устроить на землѣ рай, ибо онъ только и можетъ быть на ней, а не въ небесномъ царствіи, котораго не существуетъ.

Заядлымъ оппонентомъ Акакія на водахъ былъ молодой артиллерійскій офицеръ, Вячеславъ Павловичъ Карабиновъ. Блѣдноватое лицо его съ красивыми тонкими очертаніями, синеватые, смѣющіеся глаза, черненькіе усики, находчивое слово, полное добродушнаго остроумія, привлекали къ нему сергіевскихъ обитателей. Карабиновъ, недавно выпущенный изъ артиллерійскаго училища, уже одержалъ нѣсколько побѣдъ надъ дамскими сердцами. Онъ свободно говорилъ о любви, о жизненныхъ наслажденіяхъ, о томъ, что послѣднія надобно ловить, не заглядывая въ будущее. Обязательствъ и клятвъ юный офицеръ женщинамъ не давалъ, а на ихъ упреки въ измѣнѣ откровенно отвѣчалъ, что онъ въ ней, хотя и виноватъ, но что это небольшая важность. Та, которой онъ измѣняетъ, можетъ и ему измѣнить, и онъ въ претензіи не будетъ. На то жизнь, чтобъ ею пользоваться. Карабиновъ не имѣлъ прочныхъ политическихъ и другаго рода убѣжденій, а къ религіознымъ вопросамъ относился безразлично. Онъ безъ увлеченія не понималъ никакихъ занятій, но дѣла ни одного никогда не кончилъ, а разрушилъ множество. Никто не слыхалъ, чтобы Вячеславъ Павловичъ кому-нибудь сказалъ дерзость. Съ дамами онъ былъ не только предупредителенъ, но и нѣженъ. Для него ничего не стоило, послѣ перваго свиданія съ женщиной, гдѣ бы то ни было, упасть передъ ней на колѣни и молить ее о взаимности. Въ случаѣ отказа онъ также скоро забывалъ о своемъ пораженіи, какъ и о приливѣ любовнаго экстаза.

Къ добавленію описываемаго портрета Карабинова прибавлю, что онъ любилъ открытую борьбу, чуждался интригъ и темныхъ подкоповъ.

По странному стеченію обстоятельствъ, офицеръ и чиновникъ изъ Петербурга ухаживали на водахъ одновременно за дочерью генеральши Мерзляковской. Генеральша была тучная, неповоротливая женщина, исключительно занятая своимъ здоровьемъ. Она жила по росписанію. Вставала въ извѣстный часъ, ходила положенное количество шаговъ, пила привезенныя съ собой эссентукскія воды, бесѣдовала съ докторами о своихъ немощахъ. Ея дочь Елена Борисовна, или, какъ мать ее называла, Элли, представляла собою чудный, загадочный типъ. Въ ней было все миніатюрно, но все прекрасно, начиная съ ея каштановыхъ волосъ, волнистыми прядями разсыпавшихся по плечамъ. Маленькій ротикъ съ пухленькими губками, бѣлые зубки, зеленоватые, какъ морская волна, глаза, изящно выточенный носикъ, нѣсколько приподнятый кверху, — вотъ изображеніе нашей Элли, обо всемъ умѣло разсуждавшей. Въ паркѣ привыкли слышать смѣхъ Элли. Гдѣ у скамейки собиралась толпа, всѣ знали, что тамъ непремѣнно сидитъ генеральская дочка и происходитъ о чемъ-нибудь горячій споръ. Рѣзко выдѣлялся въ воздухѣ пискливый голосъ Акакія, звонкій теноръ Карабинова, бархатныя сопранныя ноты самой Элли, и пріятный баритонъ путейца, сопровождавшаго на воды генеральскую семью. Общественное мнѣніе минеральныхъ водъ сразу зачислило его въ оффиціальные женихи хорошенькой барышни. Путеецъ, русскій по душѣ и по воспитанію, носилъ старинную нѣмецкую фамилію. Его звали Петромъ Александровичемъ фонъ-Эдельманъ. Невзрачный, рыжеватый, лѣтъ тридцати, гражданскій инженеръ имѣлъ цѣнныя нравственныя качества. Онъ всецѣло отдавался тому, что любилъ. Компромиссовъ Эдельманъ не признавалъ. Что освящено обычаемъ и закономъ, то, по его мнѣнію, должно было исполняться безъ разсужденій, безъ протестовъ. Вотъ почему этотъ добрый и честный осколокъ ливонскихъ рыцарей спорилъ до упада силъ, какъ съ Карабиновымъ, такъ и съ Акакіемъ, поднимавшихъ на смѣхъ, какъ они называли, его «отжившую мораль».

III.

Было одиннадцать часовъ ночи. Непроглядная тьма царила надъ паркомъ. Сквозь него мелькали при свѣтѣ фонарей отблески пруда, въ отдаленіи котораго слышались мѣрные удары весла. То Карабиновъ и Элли катались въ лодкѣ; ихъ говоръ и смѣхъ рѣзко разносились въ спящемъ пространствѣ минеральнаго городка. У самаго пруда, на эстрадѣ, примыкающей къ курзалу, въ ожиданіи плавающей молодежи, сидѣли Акакій и Эдельманъ. Они вели оживленную бесѣду. Предметомъ ихъ спора былъ отставленный тобольскій губернаторъ. Петербургскій чиновникъ находилъ его дѣйствія, относительно сосланнаго Михайлова, вполнѣ дозволительными, а нѣмецъ утверждалъ, что они не только беззаконны, но и преступны.

— Позвольте, возражалъ ему Акакій, Николаевскія времена прошли безвозвратно, совершилась эмансипація, и Россія должна догонять Европу дальнѣйшими реформами. Какое право ихъ имѣютъ тормозить отдѣльныя лица, стоящія у кормила нашего правленія? Зачѣмъ тогда начинать было реформы? А если разъ признано, что морда какого-нибудь Ѳомки должна быть неприкосновенна такъ же, какъ и генеральская, украшенная душистыми бакенбардами, то дайте этому Ѳомкѣ остальныя права гражданина. Что ужаснаго въ томъ, что тобольскій губернаторъ приласкалъ политическаго изгнанника? Онъ совершилъ это во имя гуманности, являющейся результатомъ высшаго человѣческаго развитія.