Рассказы и стихи из журнала «Саквояж СВ» - [10]

— Есть которые не служат, — с затаенной злобой повторял Каримов. Видно, кто-то крепко подсидел его в «трансгазе» либо отбил бабу, кто-нибудь богатый, с престижными родителями. — Есть которые — все за них другие делай, а они лежи. Я повидал…

— Ну а вы, Семен Семеныч, по какой же части? — не отставал Некипелов.

— А вы, товарищ Кипятков? — спросил Крохин.

— Эк вы меня! — хохотнул Слава. — Ущучил, ущучил… Пальца в рот не клади, да? Ну, еще по маленькой. Я, Семен Семеныч, строитель. «Москву-сити» строим, слыхал?

— Слыхал.

— Ну а то! — воскликнул Некипелов и стал рассказывать, какой фантастической высоты и надежности будет «Москва-сити». Сам он был прораб и потому немедленно начал сыпать техническими характеристиками цемента, кранов и искусственной скалы, на которой все стояло. Часто упоминались немецкие балки. Основную часть будущего Вавилона возводили турки, и Некипелов одобрил их трудолюбие, хотя, заметил он, чурка есть чурка. Праильно?

— Они и в Штатах особняком, — печально сказал Крупский. — Кучкуются там.

— А ты, Саня, Шварценеггера видал? — спросил Некипелов.

— Абсолютно, — кивнул Саня. Почему-то все русские — даже после краткого пребывания в Штатах — вместо «да» отвечали «абсолютно», хотя у американцев Крохин такого не замечал. — Видал вот так, запросто. У меня фото с ним в книге, — он полез в дипломат и выложил глянцевый том, на задней обложке которого обнимал за плечи Шварца и Сталлоне.

— Он че, нормальный парень? — поинтересовался Некипелов.

— Абсолютно, — сказал Крупский. — Вот как мы с вами, абсолютно. Очень много помогает детям у себя в штате. Его абсолютно любят.

— Есть такие, что помогают, — с той же горькой обидой сказал Каримов. — Наворуют, а потом помогают. Они все помогают, а ты спроси, откуда у него? Благотворители. Они обманывают всех, а говорят, что помогают. Я вот этого доктора знаю, забыл фамилию, который милосердие или что еще. Так он солнцевских лечит, я точно знаю.

Крохин отлично знал человека, о котором шла речь, и знал, что ни к каким солнцевским он отношения не имеет, просто имел несчастье один раз сфотографироваться с их паханом Карасем, когда тот пожертвовал на детскую больницу в Новопеределкине; но теперь, конечно, врачу было не отмыться. Каримов еще минут пять поругал жертвователей, сказал, что все показуха одна, и пожаловался, что в больнице к нему недавно не было никакого внимания. После этого он долго рассказывал про свой желудок с пониженной кислотностью. Будь в купе хоть одна женщина, он, конечно, постеснялся бы таких анатомических подробностей, но теперь стесняться было нечего, и некоторое время все азартно обсуждали, что делать при поносе. Отчего-то всякий местный мужчина был ипохондриком, болезненно циклился на собственном здоровье и много, серьезно им занимался, вот как Крупский с творожками. У Каримова, за отсутствием мускулов и сверхзадач, главным содержанием жизни была работа кишечника. Кишечник был его главным спутником, собеседником и в каком-то смысле хозяином. Его поведение было непредсказуемо, полно загадок, иногда враждебно, иногда дружественно… Мужчине вообще свойственно циклиться на себе — женщина умеет хоть на мужчине, а наш брат поглощен собой. Тема дефекации обыгрывается в анекдотах, песнях и народных стихах, более многочисленных, чем даже эротические. Крохин вспомнил, как однажды в экспедиции собрал добрую сотню фольклорных стихотворений, в которых все только и делали, что разнообразно уделывались. Некипелов рассказал три анекдота в тему, Каримов визгливо смеялся, обнажая длинные зубы, и даже Крупский застенчиво улыбался, лаская всех коровьими глазами.

— А тебе пить-то можно, Саня? — спохватился Некипелов.

— Абсолютно, — кивнул Саня. — Если знать норму, то абсолютно.

— А скоко у тебя норма, у такого большого?

— Двести грамм можно абсолютно, — повторил Саня.

— Вообще, — сказал Каримов, — что ты не женатый, я это, спортсмен, одобряю. Ты это правильно. Ничего хорошего.

— Ну, — подмигнул всем сразу Некипелов, — кое-что хорошее есть…

— Ничего хорошего, — убежденно повторил Каримов. — Они все могут вертеть хвостом как угодно, но они недопонимающие.

Каримов, видимо, не привык пить, а может, давно не пил из-за своих поносов, и потому сейчас его не на шутку разобрало. Он начал делиться своей философией жизни, а сводилась она к тому, что все постоянно стремятся всех наколоть, обмануть и подставить. Уж на что он все время держал ухо востро, но лично его, Каримова, женщины всегда старались облапошить, предлагая свой сомнительный товар за его деньги и удобства. Если бы в купе была женщина, он постеснялся бы, конечно, этой оголтелой исповеди неудачника, которая в некотором смысле была еще зловоннее, чем разговоры о поносе; от нее тянуло давней неухоженностью и тупой тоской. Некипелов слушал, вставляя сочувственные замечания, но в одном вопросе согласиться с командировочным не мог. Конечно, соглашался он, бабы, безусловно, все как одна думают только об этом и еще хотят денег, и деньгами с ними можно делать что угодно, но если баба понимает в этом деле (тут он подмигивал и цокал), то можно и деньги, и жилплощадь, и что угодно. Большинство баб, конечно, не понимают, но некоторые понимают, и вот у него была одна в Сочи, которая доводила его до белого каления. Ты представляешь, говорил он Крупскому, она скрипела зубами! Зубами скрипела! Крохин узнал бы еще много интересного, но тут из соседнего купе к ним вломился пьяный сержант, жаждавший общения. Он ехал в свой СибВО из отпуска, выходил курить и ошибся дверью, и вот вломился к ним, а когда увидел, что у них есть еще, — не пожелал уходить. Он стал рассказывать про свои геройства. По его рассказам выходило, что китайцы скоро захватят Сибирь окончательно и тогда ему лично придется им противостоять. Все это он норовил изобразить.