Рассказы и эссе - [2]

В первом после паровоза вагоне портной увидел сидящего в углу у окна старичка в надвинутой на глаза кепке. Это было лучше, чем ничего. Старичок был одет вполне прилично, во все черное. Портной несколько раз покашлял, но тот, похоже, спал крепко. Из последних сил он втащил машинку на полку, подальше от недобрых глаз, и тяжело опустился на лавку. Несколько минут пытался побороть сонливость, но жара и качающийся вагон сделали свое дело.

Вдруг поезд резко затормозил. Из-под колес вырвались фонтаны искр. Внезапный толчок бросил братьев друг на друга. Бутылка разбилась о рельсы. Они посмотрели на черное небо - ни луны, ни звезд. Поезд дернулся, заскрежетал и снова покатился, набирая скорость. Братья сплюнули, поднялись и вошли в вагон. Прошли мимо кондуктора. Тот спал, освещая себе лицо электрическим фонариком. Дальше в поезде никого не было.

Неожиданным рывком портного отбросило на противоположную лавку. Пока он потирал ушибленный локоть, произошло нечто худшее. Швейная машинка с грохотом обрушилась прямо на старичка у окна. Портной со стоном упал на колени, осторожно отстегнул замки, поднял крышку и облегченно вздохнул. С машинкой вроде бы ничего не случилось. Закрыв крышку, он старательно запер оба замка. Затем посмотрел на старичка. Кепка сдвинулась на затылок. Висок пересекала глубокая рана. Воздетые кверху глаза неподвижно уставились в потолок. Портной печально опустил голову. Для старичка, похоже, все заботы остались в прошлом. А его ожидало следствие, допросы. Швейную машинку наверняка конфискуют. Он осторожно тронул старичка за плечо. Рука бессильно упала. Он приоткрыл дверь, выглянул в темный пустой тамбур. Перекрестился и открыл окно. Поля, окутанные тишиной, спали. Кряхтя от усилий, пропихивал он непослушное тело. По его лицу скользнула тонкая, как прутик, ледяная рука. Когда, закончив свое дело, портной рухнул на лавку, на него напал приступ удушья. Воздух хрипел и свистел в перетруженных легких. Наклонившись, он поднял с пола кепку, почти не ношенную, сшитую из хорошей, восьмидесятипроцентной шерсти, на сатиновой подкладке. Покрутил ее в руках и бросил во тьму.

Когда братья добрались до своего вагона, там сидел только тощий человечек, стискивавший между коленями небольшой чемодан. И смотрел на них испуганными глазками.

- А где папаша? - спросил старший.

- Тот человек, что сидел напротив, вышел на предыдущей станции, - быстро ответил человечек и заискивающе улыбнулся.

Братья одинаково разинули рты. Младший, забыв, что бутылка разбилась, стал ощупывать свои карманы. Старший снял кепку и долго почесывал в затылке.

- Ну и отец, просто дьявол, - сказал он наконец.

Паровоз засвистел. Поезд замедлил ход и остановился. Из темноты снова возникли коровы. Покрытые потом и пылью, они понуро брели по дороге через переезд. Сотни коров.

- В жизни не видел столько коров, - заметил младший.

- Это первый секретарь проводит секретную инспекцию воеводства. По телевидению каждый день его показывают в разных деревнях на фоне этих самых коров. А стадо перегоняют по ночам, поэтому все дороги перекрывают, - пояснил портной.

Ветер ударил в стекло мелкими каплями дождя. Начинался ливень.

В Ист-Виллидж

Когда идешь по Третьей авеню вниз по Манхэттену, где-то, приблизительно с Четырнадцатой улицы, общая картина начинает постепенно портиться. Сперва на стройные здания крупных корпораций начинают напирать подозрительные домишки, покрытые, как лишаем, пятнами осыпающейся штукатурки. Затем между соборами, банками и салонами моды уже совсем нахально вылезают погребальные конторы и лавки со старьем. А дальше уже начинается лабиринт из ларьков с жареной рыбой, от запаха которых не продохнуть, дешевых кинотеатров и магазинов со сладостями, где легче купить кокаин, чем леденцы. С приземистыми мечетями соседствуют едва замаскированные публичные дома. В раскрытых окнах салончиков с линялыми занавесками тощие гадалки пытаются с помощью карт перехитрить звезды, а перед входом в ночлежку можно купить картину, револьвер или сигареты поштучно.

Все это выглядит так, будто кто-то провел по Манхэттену губкой, собрал все постыдное и уродливое и отжал собранное над этим городским прямоугольничком, носящим название Ист-Виллидж.

Тротуары здесь запружены толпой, но ее движение не имеет ничего общего с деловитостью Верхнего Манхэттена или ожесточенной суетой на Уолл-стрит. На кривых, будто спроектированных пьяным архитектором улочках царит угнетающая атмосфера, как после несданного экзамена. Старики украинцы покорно сидят на деревянных скамейках, сверяя время по уличным часам, которые все показывают по-разному. Бледные девицы зазывно выпячивают подкрашенные груди перед апатичными торговцами крэком. А возле ксероксов безропотно выстраивается очередь обдрипанных писателей. У многих из них потеют руки, что типично для туберкулезников, стукачей, артистов-неудачников и новоиспеченных эмигрантов. Время от времени разражается скандал. Прохожие, как бы беря реванш за свою прежнюю сонливость, набрасываются друг на друга. Но в их ожесточенности есть какая-то искусственность. И уже спустя мгновение все возвращается в норму. Разносчики пиццы продолжают свой путь, а трансвеститы любезно обмениваются шприцами.