Рассказы - [13]

Примчалась во весь опор скачущая тройка Радости и замерла в комнате. Радость, у которой так много цветов, осыпала ими Сашу и Елену. Но бурная радость не может быть слишком долгой — тройка помчалась дальше, колокольчики ее замерли вдали. Елена и Саша встали, обнявшись. Души их, взволнованные до предела, просили тихой ласковой руки, которая успокоила бы их волнение.

— Саша, я счастлива. На все важные события жизни откликается песня. Мне бы хотелось, чтобы кто-то пел песню про любовь — чистую, святую любовь. Душа просит.

Саша нагнулся к тумбочке, на которой стоял проигрыватель, и отыскал «Песню Сольвейг» Грига. Стоя, снова обнявшись, они слушали ее. Это было мастерское исполнение. Дирижер, видимо, был в ударе во время записи, и вдохновенные смычки музыкантов скользили по струнам, извлекая хрустальные звуки. Аранжировка была особенная. Сперва донесся, как мимолетный аромат роз, всего один протяжный, слабый, еле слышный аккорд и погас. Казалось, где-то на скалах у северных морей качнулись под вздохом ветерка верхушки сосен, пошептались и замолкли. Потом — ряд рассыпающихся над далекими полями звучаний. Опять все замолкло; проплыл гаснущий аккорд торжественного гимна, исполненного на органе в протестантской церкви. А затем в море, под пасмурным небом, поднялась волна и пошла к берегу, разлилась по нему и откатилась назад, шурша галькой. И вместе с этой волной как серебряные колокольчики неслись слова песни, сыплющиеся с голубого неба, как песня жаворонка сыплется на землю перед пахарем.

Пусть лето проходит и зима пролетит…

Ко мне ты вернешься и будешь моим…

Тебе поклялась я быть верной женой…

Пела несомненно молодая певица — столько искреннего, нерастраченного чувства вибрировало в ее голосе.

Зачарованно слушала Елена. Лицо ее побледнело. Песня Сольвейг, всю жизнь ждавшей своего возлюбленного, и странное, никогда прежде не испытанное ею чувство, зародившееся в момент, когда Саша сжег ее исповедь, слились в одно и породили ощущение явственно ощутимого тепла. Оно разливалось и наполняло всю грудь. Она испуганно схватилась за сердце. И вдруг ей захотелось, чтобы в жизни настал такой момент, когда она может пострадать за Сашу, пойти ради него на смерть, если иначе нельзя…

Она поняла и содрогнулась от предвкушения счастья — ведь так рождалось настоящее, большое чувство, которое делает любящих сильными, одаренными и зовет к вдохновенному творчеству.

11 октября 1981 г.

г. Змеиногорск.

Навсегда

Посвящается моему верному другу и помощнице Людмиле Вертоградской.

Автор.

Весьма маловероятная повесть о самом главном.

О взметнись фонтаном сереброструйным, прекрасная неожиданность!

1

Внезапная командировка забросила меня в небольшой городок на северном Урале. Прибыл я туда в ночь с субботы на воскресенье в жестокую стужу и едва не обморозил пальцы на ногах, пока разыскивал гостиницу. Дверь мне открыла громадная баба в ватнике и валенках — тетя Даша. По гулкому и совершенно безлюдному коридору она отвела меня в жарко натопленный номер, где от стен из сосновой брусчатки приятно пахло смолой. Я бросился на кровать и тут же заснул.

На другое утро я тоскливо размышлял, чем наполнить воскресный досуг: до понедельника делать мне было нечего.

— Как тут у вас насчет достопримечательностей? — обратился я к тете Даше.

— Какие тут достопримечательности! Рудник да рудоуправление, и там, кроме сторожа, сейчас никого нет. Вечером можно в клуб сходить, а теперь айдате на базар — на народ поглядите.

Совет показался мне разумным. Я пошел по заснеженным улочкам мимо почерневших от времени бревенчатых домиков. Между прочим, это особенность Урала; там деревянные дома чернеют, в прочих же местностях становятся серыми. Я шел, поеживаясь от холода, вслед за будничными фигурами, спешащими кто в магазин, кто, на базар, и если бы в эти минуты кто-то сказал мне, что я иду навстречу величайшему приключению в моей жизни, ни за что бы не поверил.

Был базар как базар: тепло укутанные бабы с белым инеем на ресницах торговали мороженым мясом, клюквой, брусникой, и, по существу, мне тут нечего было делать, если бы не свойственная всем книголюбам слабая надежда натолкнуться на какую — нибудь редкую книгу в кучах всякого барахла, разложенного прямо на затоптанном снегу. И тут мое внимание привлекло разрумянившееся от мороза курносое личико девочки лет двенадцати. Она перескакивала с ноги на ногу, похлопывая рукавицами, всячески стараясь согреться. Перед ней на разостланной на снегу газете чернела потрепанная папка, крест-накрест обвязанная бечевкой, и что-то похожее на короткую палку. Я наклонился — это оказалась флейта, старая-престарая, из какого-то почерневшего дерева, кое-где скрепленная скобочками. Инструмент имел очень жалкий и неопрятный вид, совершенно неспособный привлечь покупателя.

— И сколько же ты хочешь за это добро? — спросил я, ткнув флейту носком сапога.

Девочка посмотрела на меня, помялась и нерешительным голосом произнесла: «Десять рублей». Потом, видимо, испугавшись, что слишком много назначила, быстро спросила:

— А какая будет ваша цена?

— Половину дал бы.

— Нет, нельзя, — сказала она серьезно, сжала губы и даже отвернулась, — никак нельзя!