Он было поднял взгляд, но ангел уже был невесть где, мощь его и великолепие пропали для взора. Разворошённая память угрюмо тлела в нём: когда сам он сиял, как павлинье перо, у полюса света, — в двадцать четыре крыла, — и бился с вихрем, тот рассеял его, сокрушив, раздрав, а вечное сердце ангела падало вперёд, немо и глухо ведая свой путь и сущее вне себя — он летел сквозь гнилое пламя, ядущее себя, и вся, он был среди него… то, зачем он тогда стал, давно прошло, и он очутился в себе, умный, безобразный.
Был когда-то кругом в круге большем, а стал сухим и острым.
Здесь он как бы треснул, и пал — жизнь вошла, как ударом кнута. Капля света потянулась, поцеловала границу, перед ним забелело окно, и вот она дёрнулась, и он был вброшен соединением их в пределы Дня.
Как от берега, отхлынула от рубежей волна, его с собой унося, словно в море. Незримое течение подхватило его и понесло — казалось, на дне цвели головы царей, кружились и пели солнечные сполохи. Некий ангел пронзил всё это и канул вверх. Тут его потянула к себе рука Дня, и среди весеннего мира этой веры он был весь как летящая сеть, она открывала его, и в этом разворачивающем пленении было лишь одно — кто ты?
Но он уже знал, что нечего ему говорить — он был от начала, от его вопрошающей воли, и погиб ради самого себя. Он сам стал тем ответом, отсветом из тьмы, и не мог его узнать тот, всё хитрее вплетающийся в него. Впереди был белый свод, полный, как воздухом, началом: он шёл туда, в потерю жизни, в забвенье. Зелёные пальцы сжали его, когда он изменился, умолчал собой — по телу света пронеслась рябь, она тысячекратно прервалась, и тут он выпал, а свет, выпрямляясь, дрожал вокруг в сомнении.
И покатился он, теряясь, как в огромной корзине. На мгновение, оказавшись бегущим вокруг сретения четырёх лучей, стройной звезды, в которой стояли малые звёзды, он упал на неё, его потянуло назад, он схватился за дверную ручку, дверь неожиданно, стукнув, распахнулась, зашибла ему пальчик на босой ноге — и он нечаянно переступил порог Ночи.
Здесь было противно. Это тогда, давно, тьма была хороша. Там, куда не могло достать зарево, он и проснулся впервые. Из лужи под ногами показалась маленькая луна и юркнула обратно. Он, нагнувшись, пошарил там и выудил кусок масла.
Но, ах, не то это было, что он искал! Это было масло злое, этакий кремешек; прочное, как велосипедный звонок.
«Я Ангельс» — сказал он.
