…Судя по всему, мое житье-бытье час от часу становилось все нестерпимее…
Г. Я. К. Гриммельсгаузен.
Симплициссимус
Было раннее утро конца ноября. Телефон зазвонил в тот самый момент, когда «Алдан» в очередной раз завис. В последнее время, после одушевления, работать с машиной стало совсем трудно.
Я со вздохом щелкнул «волшебным рубильником» – выключателем питания и подошел к телефону. «Алдан» за моей спиной недовольно загудел и выплюнул из считывающего устройства стопку перфокарт.
– Не хулигань, на всю ночь обесточу, – пригрозил я. И, прежде чем взять трубку, опасливо покосился на эбонитовый корпус телефона, где тянулся длинный ряд белых пластиковых кнопок. Слава богу, вторая справа была нажата, и это означало, что мой новенький телефон принимает звонки только от начальства – от А-Януса и У-Януса до Саваофа Бааловича. Впрочем, зачем гадать?
– Привалов слушает, – поднимая трубку, сказал я. Очень хорошим голосом, серьезным, уверенным и в то же время усталым. Сотрудника, отвечающего таким голосом, никак нельзя послать на подшефную овощную базу, или потребовать сдачи квартального отчета об экономии электроэнергии, перфокарт и писчей бумаги…
– Что ты бормочешь, Сашка! – заорали мне в ухо так сильно, что на мгновение я оглох. – …рнеев говорит. Слышишь?
– А… ага… – выдавил я, отставляя трубку на расстояние вытянутой руки. – Ты где? У Ж-жиана?
– В машинном зале! – еще сильнее гаркнул из трубки грубиян Корнеев. – Уши мой!
На мгновение мне показалось, что из трубки показались Витькины губы.
– Дуй ко мне! – продолжил разговор Корнеев.
В трубке часто забикало. Я с грустью посмотрел на «Алдан» – машина перезагрузилась и сейчас тестировала системы. Работать хотелось неимоверно. Что это Корнеев делает в машинном? И как сумел дозвониться? Я скосил глаза на телефон, потом, по наитию, на провод. Телефон был выключен из розетки. Сам ведь его выключил утром, чтобы не мешали писать программу.
– Ну, Корнеев, ну, зараза… – с возмущением сказал я. – Дуй в машинный…
Я с мстительным удовольствием подул в микрофон.
– Привалов! Как человека прошу! – ответила мне трубка.
– Иду-иду, – печально сказал я и отошел к «Алдану». К Витькиным выходкам я привык давно, но почему он так упрямо считает свою работу важной, а мою – ерундой? На мониторе «Алдана» тем временем мелькали зеленые строчки:
Триггеры… норма.
Реле… норма.
Лампы электронные… норма.
Микросхема… норма.
Бессмертная душа… порядок!
Проверка печатающего устройства…
Печатающим устройством «Алдану» служила электрическая пишущая машинка, с виду обычная, но снабженная виртуальным набором литер. Благодаря этой маленькой модернизации она могла печатать на семидесяти девяти языках шестнадцатью цветами, а также рисовать графики и бланки требований на красящую ленту. Сейчас машинка тарахтела, отбивая на бумаге буквы – от «А» до непроизносимых согласных языка мыонг. В конце она выдала «Сашка, будь челове…», после чего замерла с приподнятой литерой «К». «Алдан» снова завис.
Обесточив машину, я вышел из лаборатории. Ну, Корнеев! Даже в «Алдан» залез! «Будь челове…» Я остановился как громом пораженный. Если уж грубиян Корнеев просит помочь – значит, дело серьезное! Мысленно приказав кнопке вызова лифта нажаться, я бросился по коридору… Молоденького домового, уныло оттирающего паркет зубной щеткой, я не заметил до самого момента спотыкания. Отдраенный паркет метнулся мне навстречу, я отчаянно попытался левитировать, но в спешке перепутал направление полета. Когда я наконец-то пришел в себя, на лбу имелся прообраз будущей шишки, а заклинание левитации упрямо прижимало меня к полу, пытаясь доставить к центру Земли. Ошибись я с заклинанием на улице, так бы скорее всего и получилось. Но в институте, на мое счастье, и полы, и стены, и потолки были заговорены опытными магами и моим дилетантским попыткам не поддавались. Я перекрестился, что отменяло действие заклинания, сел на корточки и потер лоб. Домовой, забившийся поначалу в угол, осмелел и подошел поближе. Длинные, не по росту хлопчатобумажные штаны унылого буро-зеленого цвета волочились за ним по полу. Широкий ремень из кожзаменителя съехал вниз. Латунные пуговицы были нечищены, одна болталась на ниточке.
– Жив? – шмыгая носом и утираясь рукавом, спросил домовой.
– Жив, – машинально ответил я, не обращая внимания на панибратский тон домового.
А тот добродушно улыбнулся и добавил:
– Дубль…
– Какой дубль? – уже опомнившись, спросил я. Происходящее становилось интересным. Домовые слыли существами робкими, забитыми, в разговоры вступали неохотно. Только самые старые и смелые из них, вроде тех, что прислуживали Кристобалю Хозевичу, были способны иногда на осмысленную, но крайне уклончивую беседу.
Домовой внимательно осмотрел меня и сказал:
– Удачный. Очень удачный дубль. Привалов-то наш научился все-таки…
