Рассказы - [7]

Он размахивал руками, бил кулаком по столу, опрокидывая чашки с киселем и мясом, и кричал, чтобы все пили и ели как можно больше, потому что это он женится, это его свадьба.

Все пили и ели очень много, и говорили, и шумели, и кричали, и пели песни. Они качались за большим столом в табачном дыму, обнимались и говорили каждый про свое и веселились как умели.

Жених все подливал в пустые рюмки и выпячивал большую грудь. Он подливал также в рюмку Пиетри и хлопал его по спине. Потом поворачивался в другую сторону. Он искал глазами невесту. Но невеста была в другой комнате у плиты и помогала матери готовить новую пищу и варить кофе. Тогда он опять оглядывал бородатые лица за столом и опять кричал что-нибудь громкое — просто так, чтобы крикнуть, чтобы слышали его голос.

Он еще раз задел Пиетри по окровавленному лицу и опять не заметил этого.

Потом он повернулся к тестю — старому Уйту, сидевшему слева от него. Он обнимал тестя и нашептывал ему на ухо, что он, тесть, хороший человек, что свадьба прошла хорошо и он благодарен тестю за это. И пусть он не грустит. Ведь его дочь уходит не куда-нибудь: всего за три версты. Как-никак она хорошая девка и ему нравится. Правда, она не так уж молода, но ведь и ему двадцать шесть лет. В чем же дело? И не навсегда же она уезжает. Будет приезжать к ним. Чего же горевать? Не так ли?

Он много еще говорил тестю, обнимая его. А тесть сидел и молчал. Он был так пьян, что мало понимал. Он только хитро улыбался, поскабливая пальцами в седой щетине подбородка, и многозначительно крякал. Он хотел и глазам придать хитрое, недоверчивое выражение, но глаза ласково туманились, глядя на недоеденный кисель, и то и дело закрывались от усталости. Он всегда хотел спать, старый Уйт, мало спавший в молодости.

Жених опять задел Пиетри по больному месту. Пиетри весь задрожал от острой боли, и зубы его несколько раз стукнули друг о друга, — такая это была нестерпимая боль! Пиетри даже заплакал, глядя на пустые бутылки. И здесь его обижают!

Все мысли, родившиеся в этой комнате, опять наполнили его голову и вызвали в груди волну тоски и обиды.

Через горлышки бутылок он увидел Сальми Уйт. Она с неудовольствием смотрела на его слезы. Он видел по ее лицу, что она недовольна тем, что он здесь сидит за столом и пьет, и что лучше бы он не появлялся совсем. Он это хорошо понял по ее сердитому лицу.

И тогда мысли, которые едва начали у него зарождаться по дороге сюда, вдруг ярко всплыли и переплелись с мыслями, вызвавшими тоску и обиду. В его голове замелькали картины долгого, тяжелого труда, бесконечные побои за этот труд, вспыхнули воспоминания о бешеной пляске ветра и дождя, сверкнули яркие лучи злого солнца, всплыли слова молчаливого работника старого Отти Карьямаа о том, что ему никогда никто не поможет, кроме него самого, и мелькнул разъяренный Юхан Ойнас, летящий с искаженным лицом назад, на плетень, и падающий вместе с гнилым плетнем на черные грядки. И вдруг эти мысли сплелись вместе и составили новую, дикую мысль в его голове. Но никто так и не узнал, что это была за мысль. Все увидели, как Пиетри встал из-за стола и начал моргать глазами, мыча при этом что-то несвязное.

Руки его протянулись вперед и задрожали над столом. Пальцы правой руки раздвинулись, изобразив что-то вроде клещей. Потом туловище Пиетри круто повернулось влево и стало падать. Правая рука, описав над столом полукруг, тоже стала падать вслед за туловищем. Но на пути ей попалось длинное горло Роберта Карьямаа, она впилась в это горло чуть пониже подвижного бугорка и потянула это горло за собой.

Жених упал и опрокинул скамейку и всех сидящих на ней. Он изо всей силы рванул руку Пиетри от своего горла, но он не мог оторвать этой руки. И он, задыхаясь, судорожно забился на полу. Все бросились к упавшему, не понимая, в чем дело. Потом все стали кричать, что нужно оттащить больного, иначе он задушит человека. Но даже сам старый Уйт не мог оторвать руки Пиетри от горла жениха. Он мог бы переломить ему хребет одним ударом своей руки, но он никогда не смог бы разжать его пальцев. И он был пьян сегодня. Он потянул Пиетри вверх изо всех своих пьяных сил. Он приподнял их обоих над полом, но опять бросил на пол. Он не мог оторвать их друг от друга.

Пиетри мычал и хрипел, извиваясь на полу. Его тело легко перелетало с места на место вслед за судорожными рывками длинного Роберта Карьямаа. Но пальцы его не разжимались.

Тяжелый и мрачный Иоганес Карьямаа бил Пиетри ногами по голове, по спине и под ребра.

Он навалился на него всем своим семипудовым телом и придавил к полу. Но было уже поздно.

Его сын смотрел в потолок безразличным взглядом и дразнил там кого-то своим синим языком, просунутым между белыми зубами...

Пиетри стряхнул с себя Иоганеса Карьямаа и встал. Он вытянул вперед напряженные, дрожащие руки и пошел к выходу.

И на этот раз никто не остановил его. На этот раз все расступились так широко, что он не смог бы никого достать своими страшными руками.

Так он прошел между затаившими дыхание людьми до самого выхода.

Он вышел на чужой двор, и дождь и ветер ударили ему в лицо. Он глубоко вдохнул в себя этот дождь и ветер и пошел не спеша через чужой сад.