Рассказы - [9]

— Или в поисках утраченных чувств, — подумала миссис Эйвори. — Думают, что они вот переменились, а я все та же, хотя это полный вздор. Им неприятно про меня думать. Но это ненадолго, это пройдет. Отомрет. Умрет. Вместе со мной.

Лица детей показались ей измученными.

— Нелегко им, — подумала миссис Эйвори, заметив вдруг в волосах дочери непрокрашенную седину.

Энни открыла очешник и водрузила на нос очки.

Лицо Пита было обращено в профиль. Залысина на лбу стала глубже.

— Сардонический медальон, — произнесла миссис Эйвори.

— Что-что? — переспросил Пит.

— Я молчу.

У него между бровями, над переносицей, залегли две глубокие вертикальные морщины. Она дотронулась до них пальцами. Сын отпрянул.

— Ты всегда так делал.

— Ты тоже. Всегда мне говорила: «Будешь хмуриться, они так и останутся». Ты говорила, что я хуже Хватая. У него вся морда была в морщинах. Так и говорила: «Ты же хуже собаки!» Честное слово, мам, ты прямо так и говорила, что я хуже собаки, представляешь?

— Но я же любя! И собаку я любила.

— Морщины были не у Хватая, а у Биддулфа, — вмешалась Энни.

И под споры об умерших собаках автомобиль рванул с места.

— Не заходи далеко, а то заблудишься, — доносилось из окна.

— Я позвоню, — махал рукой Пит. — Жаль, что так все получилось. Жуткий вышел обед. Ладно, до связи. Ужасно обидно.

Потом ей захотелось дойти до ежевичника. Она пошла назад мимо пруда, мимо кафешки, где они обедали, мимо отеля-шато и дальше, за гаревую дорожку терренкура. Прошла мимо последних участков, где на границе полей для гольфа застыли дома, словно готовые бороздить волны галлеоны. Прошла через первые деревца пустоши. Раньше, чтоб не утомлять короткие детские ножки, весь этот долгий путь приходилось проделывать на машине. Ее сухопарое старческое тело чуть кренилось вперед, голова опущена, лицо повернуто в сторону, словно уклоняясь от порывов пронзительного, холодного ветра.

Она поплотнее запахнула пальто и почувствовала прилив удовольствия. Ей неизменно доставляла удовольствие мысль о собственной фигуре, о том, какую стройность и элегантность удалось сохранить, несмотря на возраст. Узкие ступни высохших ног ступали осторожно, стараясь не споткнуться.

Позади душистый ракитник, росший под еловыми лапами вдоль высохшего ручья, и вот наконец ежевичная поляна с ее приветной новенькой скамейкой.

Она села.

Усталости не было. Все свою жизнь она терпеть не могла слез, а вот теперь, к вящему неудовольствию, плакала.

Она плакала по мертвым. Не по мужу, давно ставшему для нее тенью, не по матери, уже нет, и, конечно же, не по отцу, которого потеряла еще школьницей. Не по старым друзьям минувших лет. Не по юному своему телу, не по молодому лицу.

— Не по свежести желаний, не по стройным лодыжкам, — всхлипывала она, — не по моим знаменитым бровям треугольничками, похожим на французские диакретические знаки над гласными. Кто-то ведь так и называл их, accents circumflex, а пятилетняя Энни говорила «мои ненаглядные домики». Не по любовникам, не по утраченным кумирам, нет. Я плачу только по своим детям. Моим мертвым детям. Господи, верни мне их!

Они вылезли, пригибаясь, из ежевичных зарослей. Оборки на платьице Энни были заляпаны соком ягод. Она заметила миссис Эйвори и испуганно схватила Пита за руку. Дети застыли на месте.

— Я же совсем забыла, какая у него макушка, — подумала миссис Эйвори.

Мальчик и девочка в старомодных костюмчиках рассматривали миссис Эйвори, тянувшую к ним руки.

— Я помню это платьишко, — сказала она Энни. — Сок так и не удалось вывести.

— Нет, — отозвался Пит. — Она его только сегодня надела. Мама пока про сок ничего не знает. И вы не можете знать.

— А вот и знаю.

Протянутые к ним руки распахнулись еще шире.

— Я правда знаю. Ну, подойдите же ко мне!

— Нет, — отрезала Энни.

— Нам мама не велит, — поддержал ее брат.

— А я вам сказку расскажу.

Дети заколебались.

— Спасибо, — сказал Пит. — Нам мама всегда сказки рассказывает. Она тут рядом, за кустами, просто ее не видно. Она ключи от машины не может найти. Нам надо помогать искать, а то она уже вообще дошла.

— Господи, — думала она, — и коленки его я забыла. И то, что у нее был прямой пробор.

Она слышала свой молодой голос, зовущий к себе детей. Пит и Энни сжались и метнулись в лаз под ежевичными ветками.

Из последних сил она крикнула вслед:

— Возле машины поищи. Ты обронила их, когда вылезала. Только не паникуй, сейчас ключи найдутся, и вы поедете домой, я даю вам слово, вы доедете, и все будет замечательно.

Энни должна была высадить Пита на Слоун-сквер. Автомобиль замер на двойной желтой линии, они сидели и ждали, пока поток машин не иссякнет, чтобы можно было открыть дверь и выйти.

— Она прекрасно себя чувствует, — сказал Пит.

— Да, крепкая, подвижная. Вот пятна на руках — это, конечно, ужас.

— Еще бы не пердела.

— Как ты можешь! Газы у каждого бывают. У тебя тоже. И у меня.

— Господи ты, Боже мой!

Их соединяла вместе близость разговора, в котором не смог бы участвовать третий.

— А по поводу денег — как всегда, сплошная непонятица, — вздохнул Пит. — Ой, не знаю, сколько еще лет пройдет, пока мы до чего-то договоримся. Ее ничто не берет. Она вечная. Это, я думаю, результат тоскливой жизни. Ужас, а не жизнь.