Рассказы - [26]

Отойдя от магазина, герой бросил лыжи на снег, очень искусственный и сухой на такой жаре, и тут только заметил, что крепление — совсем примитивное — только для самого носка обуви, пятку вообще ничего не держит. Когда в ложбинки резиновой накладки набьется снег, пятка начнет скользить, и чудовищно широкие носы лыж будут наезжать друг на друга, понял он, но все равно, — дело казалось ему сделанным.

Свою одежду, сняв, он повесил на голый сук дерева и стал примеривать лыжный костюм. Шаровары оказались длинны. Если натянуть их повыше, то — ничего, но этого он терпеть не мог и сдвинул резинку шаровар на бедра. Зад тут же отвис. Влез в балахон. Балахон и есть балахон. Он оглянулся, не следят ли продавец и его тень за ним, но в магазине не было окон, и дверь была закрыта. Пойти и вернуть всю эту дрянь? Потребовать назад деньги? Нет, он не в состоянии этого сделать, не в состоянии будет выдержать взгляд продавца, спрашивающий, зачем же он тогда покупал все это? Разве он не видел, что именно покупает? Конечно, видел. Еще небось материализуется эта замеченная им в магазине тень бока продавца, определится ее женский пол, и она тоже встанет рядом с хозяином и станет пялиться на балахон, шаровары и лыжи, будто видит их в первый раз.

Герой отер пот со лба. Было действительно очень жарко. Он свернул лыжный костюм в красно-синий ком. Нести одновременно и этот ком, и лыжи в двух руках показалось ему покушением на его достоинство. И то, и другое он зажал под мышкой левой руки. Хорошо еще, что он не купил лыжные палки. Когда несешь под мышкой лыжи, они держатся вместе, если же нести так и палки, и лыжи, то четыре длинных предмета непременно разъедутся враскорячку, и от этого человеку можно сойти с ума.

Он пошел по сухому, но плотному снегу. Ничего не поделаешь, такой сегодня выдался день. Когда нападает нетерпение, нужно сделать то, что задумано, непременно сделать, как бы нелеп ни был результат. А завтра, вполне возможно, выдастся совершенно иной день, и все пойдет по-другому.

ЙОГУРТ

Жил-был старый идиот. У него была квартирка. Когда человек в его возрасте регулярно выходит выбросить мусор в полиэтиленовых пакетах, да еще старается, чтобы соседи хотя бы краем глаза заметили, как тщательно завязаны ручки мягких пакетов, значит, у него все в порядке. Он не отвечал агрессией на мелкие удары судьбы. Его, пожалуй, любили. При любой встрече со знакомыми и соседями на лице его появлялась улыбка, в обмен на которую ему была гарантирована вытащенная из кармана мелочь души: «Как дела? Хорошо. Как здоровье? Спасибо». Он никогда не против был замедлить ход (получить добавку), но никогда сам не навязывал разговора, чтоб не прослыть назойливым стариканом. Так и говорили о нем: «Какой симпатичный, неназойливый старичок!» Сильные духом, поздоровавшись с ним, притворно крякали и шли дальше, чтобы не задеть старика фальшивым вниманием, чувствительные — приостанавливались и говорили: «Ну и жара сегодня!»

«Да, да!» — отвечал старик, лучезарно улыбаясь, и великодушный собеседник уходил в отличном расположении духа.

Сняв сто шекелей в банкомате, он зашел в магазин, купил клубничный йогурт и плетеную халу с приклеенным к ней по замыслу булочника маком. Сел на скамейку, отложив в сторону синий пакет с покупками. Маленькая Ирис выгуливала черного пса. Пес принюхался к пакету, и старик погладил его.

— Вы тоже любите собак? — спросила Ирис.

— Да, да, — ответил старик весело.

Девочка совершенно не почувствовала, что пора заканчивать беседу.

— Мы недавно его стерилизовали, — сказала Ирис, и старик смутился и выразил преувеличенное удивление. — Иначе меня с ним ни за что бы не выпустили, — объяснила Ирис.

Старик был очень рад за пса и улыбался девочке. Ей даже показалось, что он был бы не прочь, если бы его тоже стерилизовали и разрешили Ирис гулять с ним.

— Правда, хороший пес? — спросила Ирис.

— Во! — ответил старик и сжал кулак с поднятым кверху большим пальцем.

Ирис зарделась от похвалы и заметила, что большой палец старика сбоку похож на лыжу. Она посмотрела на свой палец и увидела, что он тоже немного загнут вверх, но похож скорее на носик чайника и загибается не так круто.

— До свидания, — сказала девочка, — мне пора домой. — И увела пса.

Имя девочки осталось старику неизвестным. Имя пса и вовсе кануло в вечность. Любопытно, станет ли девочка Ирис, взрослея, менять имена — сначала, например, на Рахиль, потом — на Сару или Ребекку?

Старик вспомнил, каким он сам был лет двадцать-тридцать назад, с каким полным глубокой мысли лицом проходил он мимо других стариков, сидевших на этой же скамейке. Как полны были уважением к его мыслям их провожающие взгляды. Воспоминание это было мутновато-тусклым, как глаза старика.

Он достал из пакета йогурт, отодрал уголок цветной с рисунком пленки, закрывавшей баночку, поставил ее на сиденье скамейки, вынул из пакета пластиковую белую ложечку, которая полагалась в этом магазине каждому, кто покупает йогурт, и отломил кусок от халы, наблюдая, как вкусно разрываются хлебные пряди. Зачерпнул ложечку йогурта, открыл рот, а закрыли его уже в больнице, которая располагалась совсем недалеко. Правда, и с раскрытым ртом он еще успел подняться со скамейки, большие черные тени метнулись ему под ноги, словно раскрытые для просушки мужские зонты, которые он, не чувствуя в себе сил отодвинуть в сторону, попытался обойти и не смог. Показалось ему еще, что его кусают не то комары, не то мухи, но как-то странно, через толстую кожу туфель. Он успел подумать, что неудобно снимать туфли в публичном месте, а расчесать укусы через туфли невозможно, значит нужно попробовать незаметно наступить подошвой одной ноги на другую — хотя бы прижать зудящее место.