Рассказы - [18]

Негодование душило Риверу — по радио объявили, что благодаря любезности Авиакомпании пассажиры могут получить в том же окошечке талоны на ужин, завтрашний завтрак и номер в гостинице. Каждый подходивший к окошечку вступал с девушкой, которая выдавала талоны, в бессмысленный, бесполезный спор. Ривера счел более достойным взять свой талон в благородном молчании, с презрительной иронической улыбкой, и бедная девушка бросила на него быстрый благодарный взгляд.

Возмущение его передалось другим. Он это почувствовал и сел за столик для четверых. «Расстрелять их мало», — жуя, заявила сеньора с жиденьким, сбившимся на бок пучком на затылке. Господин, сидевший против Риверы, развернул платок, высморкался, затем взял салфетку и вытер ею усы. «Я думаю, они могли бы передать нас другой Компании», — горячилась сеньора. «Нас слишком много», — отвечал господин, вытиравший усы салфеткой. Ривера решил вступить в разговор. «Очень неприятно летать зимой», — сказал он, но тотчас же понял, что совершенно напрасно произнес эти слова. Сеньора набросилась на него: «Насколько я знаю, Компания ни разу не ссылалась на плохую погоду. Или вы не верите им, что все дело в технических неполадках?» Тут в первый раз подал голос четвертый сотрапезник, голос у него был хриплый, с сильным немецким акцентом: «Стюардесса мне объяснила: там что-то не в порядке с радиоаппаратурой». «Хорошо, — согласился Ривера, — коли так, вполне понятно, почему вылет отменили. Не правда ли?»

В другом конце ресторана размахивал руками аргентинец. Он, видимо, проклинал Авиакомпанию, и жесты его становились с каждой минутой все более и более угрожающими. Напившись кофе, Ривера уселся в холле недалеко от лифтов. В салоне седьмого этажа предполагалось какое-то сборище с танцами. В отель то и дело входили люди, снимали в гардеробе пальто, шляпы и шарфы, стояли в холле в ожидании лифта-юноши в элегантных черных костюмах и молодые красивые девушки. По лестнице спускались пары, разговаривали, смеялись, и Ривера жалел, что не понимает, чему они смеются. Он вдруг ощутил себя до нелепости одиноким. Захотелось, чтобы кто-то подошел, попросил прикурить, пошутил бы или спросил что-нибудь на этом немыслимом языке, на котором, оказывается (кто бы мог подумать?), можно говорить смешные вещи. Но никто не останавливался, никто даже не смотрел на него. Они были слишком заняты собой, отделены от него своим таинственным языком, своим непонятным весельем.

Удрученный, расстроенный, Ривера поднялся в номер, который на этот раз оказался на восьмом этаже. Разделся, лег в постель. Взял листок бумаги, чтобы снова переделать расписание деловых встреч. Записал три фамилии: Корнфельд, Бруннель, Фрид. Хотел записать четвертую и не мог — начисто выпала из памяти. Помнилось только, что фамилия как будто начинается на «Е». Раздосадованный своей внезапной забывчивостью, Ривера погасил свет и решил уснуть. Не тут-то было. Конечно, предстоит мучительная долгая ночь. У него уже бывали бессонницы, давно, несколько лет назад. Хорошо бы успокоиться, почитать что-нибудь. Тоже невозможно — еще одна книжка Агаты Кристи осталась в самолете. Тогда Серхио начал думать о сыне и тут с некоторым изумлением обнаружил, что в течение по крайней мере суток ни разу не вспомнил о жене. Надо закрыть глаза, надо уснуть… Он мог бы поклясться, что спал всего три минуты, не больше, и тем не менее прошло, оказывается, шесть часов. Зазвонил телефон, сказали, опять же по-английски, что автобус будет ждать у гостиницы в четверть первого и отвезет пассажиров в аэропорт. Невозможность сменить белье до того раздражала, что Ривера решил вообще не мыться. Но вычистить зубы он все же себя заставил. В аэропорту, в ресторане, он неожиданно развеселился. Чувство какого-то странного удовлетворения, которого Ривера никогда еще не испытывал, наполняло его, когда он вынимал из кармана талон Компании и клал под размалеванную сахарницу.

Позавтракав за счет Компании, он уселся на широкий диван. Никто сюда не садился, потому что диван стоял прямо против дверей в туалеты. Откуда-то появилась Девочка лет пяти, беленькая, в веснушках. Она держала в руках куклу и смотрела прямо на Риверу. «Как тебя зовут?» — пролепетала она по-немецки, очаровательно коверкая слова. Представляться ей как Серхио, по-видимому, не имело смысла, и Ривера нашелся. «Карл», — отвечал он. «А! — сказала девочка. — А меня зовут Гертруда». Надо было отплатить за любезность, и Серхио спросил: «А как зовут твою куклу?» «Ее зовут Лотта», — ответила Гертруда.

Подошла другая девочка, лет четырех, тоже белокурая и тоже с куклой. Встала против Гертруды, спросила по-французски: «Твоя кукла закрывает глаза?» Ривера перевел вопрос на немецкий, а потом ответ — на французский. Да, Лотта закрывает глаза. Далее выяснилось, что француженку зовут Мадлена, а ее куклу — Иветта. Ривера старательно переводил: Иветта закрывает глаза и вдобавок еще говорит «мама». Тут пошли всякие разговоры: о шоколаде, о клоунах, о папе. Ривера честно работал как синхронист, но девочки не обращали на него ни малейшего внимания. Он же сравнил мысленно, вполне объективно, этих малышек со своим Эдуардо, пришел к выводу, что его сын ничуть не хуже, и вздохнул с облегчением.