Рассказ о пасторе - [4]

Пастор не слушал. Уязвленный до глубины души, он стоял и кусал губы, ничего не понимая. Форменный скандал! Он вознамерился всерьез проучить зазнавшегося старика. В конце концов зятья-пасторы не каждый день попадаются.

Шагая по дороге мимо развалин бывшей церковной корчмы[6], пастор Людвиг Калнпетер даже плюнул с досады. Свинство — иначе это и назвать нельзя. По крайней мере, женщины должны были проявить какое-то благоразумие. И Мале нечего нос задирать! Двадцать шесть лет и рыжие волосы — не такие уж блестящие качества.

Потом пастору Людвигу Калнпетеру пришло в голову, что, может быть, Луцисы заехали к нему посмотреть новую мебель. Говорили же старики, что надо бы посмотреть, чем это Мале так восторгается. Да разве из-за этого стоило выбегать как оголтелому из церкви и нарушать богослужение? Нет! Это так оставить нельзя.

Дома пастор Людвиг Калнпетер никого не застал. Никто и не приезжал. Теперь он пребывал в полном неведении и с трудом выпил полкружки кофе, а булочки с тмином так и остались нетронутыми. Взяв шляпу и палку, он пошел в Луци узнать, в чем дело.

Дождик прошел на славу. Все канавы и колеи были полны воды. На дороге местами стояли грязные, подернутые рябью лужи. Сырая трава мочила лакированные туфли пастора, отчего настроение у него стало еще хуже. «Свинство, свинство!..» — повторял он про себя.

Навстречу выскочили обе собаки Луцисов и яростно набросились на него. Пасторов собаки почему-то терпеть не могут. Обычно в подобных случаях выбегал кто-нибудь из домашних и спасал гостя. Но сегодня никто не показывался. Сердито отбиваясь от собак палкой, пастор заметил хозяйку Луцей, — она появилась в двери клети, но тут же опять скрылась.

Это уже прямое оскорбление! Разгоряченный, разгневанный пастор бросился в кухню и, постояв немного, старался отдышаться, в то время как собаки все еще продолжали скулить и скрестись в дверь.

Ему показалось, что в доме никого нет. Но, переступив порог комнаты, пастор Людвиг Калнпетер увидел самого хозяина, растянувшегося на кушетке с номером «Брива земе»[7]. Газета лежала у него на животе, а сам он казался спящим. Однако пастор отлично помнил, что, когда он входил, газета была высоко поднята и ее явно читали.

Это еще что за фокусы? Усаживаясь, пастор нарочно с грохотом передвинул стул и кашлянул. Затем коротко поздоровался:

— Здрасте!

Это прозвучало так, будто там, в углу, из кого-то насильно выдавили это слово. При этом сам хозяин даже не шевельнулся. Только глаза его были теперь открыты и неподвижный взор устремлен в потолок.

Тогда пастор Людвиг Калнпетер сообразил, что здесь что-то неладно. Но особенно долго ломать над этим голову не пришлось. В комнату вошла хозяйка, надо было поздороваться с ней.

— Здрасте!

Ответ хозяйки прозвучал еще резче, совсем сквозь зубы.

У пастора окончательно ушла почва из-под ног, и его лицо приняло глупо-растерянное выражение.

Хозяйке, видимо, было некогда. Она нервно металась по комнате и так же, как и хозяин, смотрела куда-то мимо гостя. Заметив, что мухи густо облепили кофейную посуду и недопитую бутылку ликера, она схватила лежавшую тут же на углу стола салфетку и замахнулась на мух таким манером, чтобы направить всю эту черную стаю прямо на полосатые брюки пастора.

Трудно было придумать, с чего начать разговор, но сидеть вот так молча тоже не имело смысла. Положение становилось все более и более невыносимым, особенно когда пастор услыхал за стеной звонкий смех и веселый голос Мале, разговаривавшей с кем-то посторонним.

Он попробовал сказать наугад:

— Славный дождичек прошел!

Тема, казалось, была выбрана удачно. Хозяин сразу привскочил и сел на кушетке. Он всем своим корпусом повернулся к гостю. Но слова его не были изъявлением восторга и благодарности за сегодняшние деяния пастора.

— И вы еще радуетесь?

Хозяйка уперла руки в бока и, как фурия, откинула голову:

— Нашел чему радоваться!

Пастор Людвиг Калнпетер почувствовал себя так, будто с неба свалился.

— Что? Разве вы…

Хозяин Луцей уже вскочил на ноги и угрожающе двинулся к пастору.

— Мы, мы… А вы что, поиздеваться над нами пришли?

Хозяйка стала рядом с ним.

— Тоже, еще в зятья напрашивается!

Хозяин грубо схватил пастора за руку и сдернул его со стула.

— Идите-ка полюбуйтесь на свои благодеяния!

Из комнаты — через двор — к выгону. Изумленный пастор еле успевал отгонять собак, которые, подобно диким зверям, старались цапнуть его за икры.

— Идемте, идемте! Полюбуйтесь!

Хозяйка шла по пятам и ругалась:

— И это называется пастор! Будущий зять!

По сырой траве шли напрямик через мокрые кусты. Наконец хозяин выпустил руку пастора и ткнул пальцем куда-то в пространство:

— Теперь полюбуйтесь на дело рук своих, полюбуйтесь!

А хозяйка повторяла за ним, как эхо, только еще более злобно:

— Пусть его, пусть полюбуется!

Но пастор уже и сам все увидел.

Скошенный с двадцати пурвиет луга клевер был собран для просушки вокруг составленных в пирамиды сучковатых жердей. И дальше на унавоженном лугу и на арендованном у земельного фонда новоселов покосе — везде было сено: и в валах, и разворошенное, и сложенное возле заостренных шестов для сметывания в стога. То, что раскидали утром, так и осталось лежать на мокром лугу. Местами оно было плотно прибито к земле ливнем, местами лежало в грязных лужах, побуревшее, скользкое, как только что вывезенный на поле навоз. Оно уже успело нагреться под солнцем и дымилось, будто под ним разложили костер. В воздухе стоял неприятный, удушливый запах.