Рассказ о говорящей собаке - [49]
Вдруг пять и три у нее «сложилось». Мы вдвоем бурно радуемся этому арифметическому чуду. Завтра пять и три снова «не складываются». С законом божьим дело тоже у нас не ладилось.
— Люся, расскажи, как бог сотворил мир.
— Плюнул, дунул, сотворил!
— Отвечай так, как написано в учебнике. Мы же читали с тобой.
Она смотрит на меня в упор, потом переводит глаза на потолок.
— Леонид Сергеевич, скажите, пожалуйста, почему мухи ползают по потолку кверху животиками и не падают?
— Отвечай, что я тебя спрашиваю!
Она хлопает в ладоши и радостно визжит:
— Не знаете! Не знаете!
Как мне хотелось в такую минуту снять с себя видавший виды гимназический ремень и отодрать мою мучительницу как сидорову козу!
Говорить с Люсиными родителями о своих муках мне не хотелось. Во-первых, мне казалось, что это будет похоже на фискальство. А во-вторых, я боялся, что Люсин папа мне тогда откажет в уроке. Денег за первый месяц занятий он мне не заплатил. То их у него не было и он просил меня «немного обождать», то он никак не мог найти куда-то запропастившийся ключ от шкатулки с деньгами. Однажды, когда я попросил денег настойчиво, он, поморщившись, пошел к себе и вынес «катеньку» — николаевскую сторублевку.
— Сдачи найдется, Леня? — спросил он, улыбаясь, с нескрываемым ехидством.
Сдачи? У меня на стакан семечек не было в кармане.
— Тогда… в следующий раз! — сказал агент страхового общества «Россия» и ушел прятать «катеньку» в свои закрома.
Я стал плохо спать, похудел еще больше. Но из самолюбия маме ни в чем не признавался и советов у нее не просил.
День экзаменов в женскую гимназию приближался с неумолимой неотвратимостью, и я понимал, что это будет день моей казни. Так и случилось. Люся провалилась по всем предметам.
С тяжелым сердцем я постучал в дверь знакомого одноэтажного домика. И на этот раз дверь открыл Люсин папа. Он окинул меня уничтожающим взглядом:
— Пройдемте в зало!
Когда мы сели, он сказал:
— Даже по закону божьему и то… фиаско! Отец протоиерей… партнер по преферансу… сказал мне: «При всем желании ничего не мог сделать для вас. Что вы за учителя для нее нашли! Гнать надо в шею таких учителей!»
Я молчал.
— Будущей осенью открывается приготовительный класс, а сейчас… все псу под хвост, извините за грубое выражение!
Я поднялся и, заикаясь, пролепетал, что хотел бы получить свои заработанные деньги.
Он стал малиновым и тоже поднялся — грозный, пузатый, непреклонный.
— Ну, знаете ли, Леонид Сергеевич… Как это у вас хватает нахальства! Допустим, я заказываю бочку бондарю для дождевой воды, а он, подлец, делает…
Я не стал слушать, что делает подлец бондарь, повернулся и ушел.
По переулку навстречу мне вприпрыжку бежала Люся. Белые банты в ее косичках плясали какой-то веселый танчик. Она пела на собственный мотив:
Увидела меня и, показав мне язык, торжествующе проскандировала:
Больше я никогда в жизни не занимался педагогической деятельностью, но с тех пор стал глубоко уважать учительский труд как очень тяжелый и лично для меня — непосильный.
1969
Виктор Голявкин
Я жду вас всегда с интересом
Такого педагога я не встречал за все время своей учебы. А учился я много. Ну, во-первых, я в некоторых классах не по одному году сидел. И когда в художественный институт поступил, на первом курсе задержался. Не говоря уже о том, что поступал я в институт пять лет подряд.
Но никто не отнесся ко мне с таким спокойствием, с такой любовью и нежностью, никто не верил так в мои силы, как этот запомнившийся мне на всю жизнь профессор анатомии. Другие педагоги ставили мне двойки, даже не задумываясь над этим. Точно так же, не задумываясь, они ставили единицы, а один педагог поставил мне НОЛЬ. Когда я спросил его, что это значит, он ответил: «Это значит, что вы — НОЛЬ! Вы ничего не знаете, а это равносильно тому, что вы сами ничего не значите. Вы не согласны со мной?» — «Послушайте, — сказал я тогда, — какое вы имеете право ставить мне ноль? Такой отметки, насколько мне известно, не существует!» Он улыбнулся мне прямо в лицо и сказал: «Ради исключения, приятель, ради исключения, — я делаю для вас исключение!» Он сказал таким тоном, будто это было приятное исключение. Этим случаем я хочу показать, насколько все педагоги не скупились ставить мне низкие оценки.
Но этот! Нет, это был исключительный педагог!
Когда я к нему пришел сдавать анатомию, он сразу, даже не дождавшись от меня ни слова, сказал, мягко обняв меня за плечо:
— Ни черта вы не знаете…
Я был восхищен его проницательностью, а он, по всему видно, был восхищен моим откровенным видом ничего не знающего ученика.
— Приходите в другой раз, — сказал он.
Но он не поставил никакой двойки, никакой единицы, ничего такого он мне не поставил! Когда я его спросил, как он догадался, что я ничего не знаю, он в ответ стал смеяться, и я тоже, глядя на него, стал хохотать. И вот так мы покатывались со смеху, пока он, все еще продолжая смеяться, не махнул рукой в изнеможении:
— Фу!.. бросьте, мой милый… я умоляю, бросьте… ой, этак вы можете уморить своего старого седого профессора…
