Рассказ о говорящей собаке - [41]
— Мура, что ты тут делаешь? А Тосик где? — страшным шепотом спрашивает она. — Как это вы сюда залезли?
— Ты не бойся, мамочка, — ободряюще говорит Мура. — Не бойся. Мы тут в гостях и даже колбасу уже съели. Идем, я тебя познакомлю.
— Ма-амочка, — подхватывает Тосик с правого колена «ответственного коммуниста», — иди сюда. Я тебя познакомлю.
И мама входит…
Вечером Тосик и Мура, лежа в постели, беседуют.
— Он хороший человек, — говорит Мура, — я даже уверена.
— Хо-ороший, — сонно подтверждает Тосик. — Как ты скажешь, мамочка? Хороший он?
— Хороший, — отвечает мама. — Очень хороший.
И думает.
О чем она думает?
1924
Леонид Ленч
Сеанс гипнотизера
Гипнотизер Фердинандо Жаколио, пожилой мужчина с длинным лошадиным лицом, на котором многие пороки оставили свои печальные следы, гастролировал в городе Н. уже вторую неделю.
Объяснялась эта задержка тем, что в городе Н. гипнотизеру было довольно уютно. Никто его не притеснял, и неизбалованная публика хорошо посещала представления, которые Фердинандо устраивал в летнем помещении городского клуба.
На одном таком представлении и встретились директор местной конторы «Домашняя птица» товарищ Верепетуев и его заместитель по индюкам из той же конторы Дрожжинский.
Места их оказались рядом. Усевшись поудобнее, Верепетуев и Дрожжинский стали созерцать представление.
Для начала Фердинандо, облаченный в старый, лоснящийся фрак с сатиновой хризантемой в петлице, лениво, привычным жестом воткнул себе в язык три шляпные дамские булавки образца 1913 года и обошел ряды, демонстрируя отсутствие крови.
Зрители с невольным уважением рассматривали толстое фиолетовое орудие речи, проткнутое насквозь. Девочка в пионерском галстуке даже потрогала удивительный язык руками и при этом вскрикнула:
— Ой, какой шершавый!
— Здорово! — сказал товарищ Верепетуев.
— Чисто работает! — откликнулся тощий Дрожжинский.
А гипнотизер уже готовился к сеансу гипноза.
— Желающих прошу на сцену, — галантно сказал он.
Тотчас из заднего ряда поднялась бледная девица, с которой гипнотизер обычно после представления сиживал в пивной «Дружба». Фердинандо записал ее фамилию и имя в толстую книгу.
— Это для медицинского контроля, — пояснил он публике.
Через пять минут бледная девица сидела на сцене с раскрытым ртом и деловито, как бы во сне, выполняла неприхотливые желания гипнотизера: расстегивала верхние пуговицы блузки, готовясь купаться в невидимой реке, декламировала стихи и объяснялась в любви неведомому Васе.
Потом девица ушла, и гипнотизер снова пригласил на сцену желающих подвергнуться гипнозу. И вот из боковой ложи на сцену вышел старичок в байковой куртке и рыжих сапогах.
— Мы желаем подвергнуться, — сказал он. — Действуй на нас. Валяй!
— Смотрите, это наш Никита! — сказал Дрожжинский директору «Домашней птицы». — Ядовитый старик, я его знаю.
— Должность моя мелкая, — между тем объяснил гипнотизеру старик в байковой куртке, — сторожем я тружусь на птичьей ферме. А зовут меня Никита Борцов, так и пиши.
Фердинандо Жаколио усадил Никиту в кресло и стал делать пассы. Вскоре Никита громко вздохнул и с явным удовольствием закрыл глаза.
— Вы засыпаете, засыпаете, засыпаете, — твердил гипнотизер. — Вы уже спите. Вы уже не сторож птицефермы Борцов, а новый директор всей вашей конторы. Вот вы приехали на работу. Вы сидите в кабинете директора. Говорите! Вы новый директор! Говорите!
Помолчав, спящий Никита проникновенно заговорил:
— Это же форменная безобразия! Десять часов, а в конторе никого. Эх, и запустил службу товарищ Верепетуев!
Товарищ Верепетуев, сидевший в третьем ряду, густо покраснел и сердито пожал плечами. Дрожжинский слабо хихикнул.
— Ну, я-то уж порядочек наведу, — продолжал Никита. — Я вам не Верепетуев, я в кабинетах не стану штаны просиживать. Ведь он, Верепетуев, что? Он птицы-то не понимает вовсе. Он, свободное дело, утку с вороной перепутает. Ему бы только бумажки писать да по командировкам раскатывать. Он на фермах раз в году бывает.
— Это ложь! — крикнул Верепетуев с места.
В публике засмеялись.
— Не мешайте оратору, — бросил кто-то громким шепотом.
— Нет, не ложь! — не открывая глаз, сказал загипнотизированный Никита. — Это чистая правда, ежели хотите знать!.. Сколько раз мы Верепетуеву про этого гусака Дрожжннского говорили? Он и в ус не дует. А Дрожжинский корму индюкам не запас, они и подохли, сердечные!
— Это неправильно! — завизжал Дрожжинский. — Я писал в трест! У меня есть бумажка! Гипнотизер, разбудите же его!
— Не будить! — заговорили в зале. — Пусть выскажется. Крой, Никита! Отойдите, товарищ Жаколио, не мешайте человеку!
— Не надо меня будить, не надо! — гремел Никита Борцов, по-прежнему с закрытыми глазами, — Когда надо будет, я сам проснусь. Я еще не все сказал. Почему сторожам, я вас спрашиваю, полушубки доселе не выданы?..
Верепетуев и Дрожжинский, растерянные, красные, протискивались к выходу, а вслед им все еще несся могучий бас загипнотизированного Никиты:
— А кому намедни двух пекинских уток отнесли? Товарищу Дрожжинскому! А кто в прошлом году утят поморозил? Товарищ Верепетуев!
И какая-то женщина в цветистом платке из первого ряда тянула к Жаколио руку и настойчиво требовала:
