Рассказ о голубом покое - [17]

Herr Рисслер попросил слова:

— Я против приглашения доктора Пресслера. Этот легкомысленный господин недостоин называться немцем. Впрочем, все австрийцы хороши. Они давно это доказали.

Совещание началось.

— Где комната сеньора Риста? — остановил в коридоре Данилё Казакоф Мадлену.— Скорее покажите мне.

Помня щедрый подарок африканского принца, Мадлена о готовностью помчалась наверх, Казакоф едва успевал за нею, но Лауридса Риста не оказалась, — Лауридс Рист с утра пропадал в Сорренто, Лауридс Рист переходил из магазина в магазин, Лауридс Рист закупал очень странные вещи: дамское непромокаемое пальто, густую тёмную вуаль, дамский дорожный несессер, Лауридс Рист в автомобильном гараже вёл какие-то таинственные переговоры с шофёром, покупки свои передавал ему, шофёр их прятал. А потом подвёз Лауридса Риста к кафе «Геркуланум», Лауридс Рист вылез из автомобиля, что-то шепнул шофёру, кивнул головой, уехал.

И Лауридс Рист надолго, крепко и прочно засел в «Геркулануме».

А в это время, раздираемые внутренними, глухими толчками, сотрясались голубые стены «Конкордии», и флагшток — о, солнечный флаг обновления давно свернулся замызганной тряпкой и повис, как ухо загнанного зайца! — и оголённый флагшток трепыхался, точно последняя мачта тонущего корабля, и та вот-вот готовая рухнуть, и каждая в отдельности комната содрогалась от страшной, от непостижимой, от чудовищной вести.

«Нет! Нет! — кричала княгиня господину советнику. Нет! Нет! — и бегала по комнате, задыхаясь, и пудра сыпалась с её лица, и фоксик лаял.— Этого не может быть! Это ложь! Молчите! — бурнокипящей грудью наступала княгиня на советника, таранила двойным подбородком, и фоксик наскакивал на господина советника.— Вы ничего не понимаете. Молчите! Такой стройный, такой элегантный человек. Мне ли не знать? Молчите! Вы ничего не понимаете. Дайте мне его сюда!

— Мадам…— мямлил господия советник и пятился назад: княжеские ручки так невежливо, так грубо лезли ему в лицо и так угрожающе звенели браслеты над самым ухом советника, — Где же я его возьму? Он исчез… Комната его заперта.

Княгиня надрывалась, надрывался фоксик и скорбно молчал господин советник.

Стриженые головки в мертвенном ужасе глянули друг на друга, одна головка кинулась к другой, но тотчас одна головка от другой отшатнулась:

— Боже! Он с завтрашней почтой получит моё письмо!

— И моё! — жалобно-горестно прозвучало в ответ.

И на одной подушке притаились две головки — поникшие, точно два завядших цветка одного надломленного стебля, — вплотную, щекой к щеке, слезинкой к слезинке.

Несгибающейся статуей прошла по коридору фрейлейн Альма Брунн, каменной поступью вошла в новую комнату фрейлейн Килленберг, не постучала и обомлевшей Бетти кинула в лицо, точно швырнула горсть песку:

— Поздравляю! Большевичка! — и с тем же каменным презрением удалилась.

Вскоре Микеле запрягал ослика, Мадлена волокла вниз чемоданы сестёр Гресвик; из одного чемодана выглядывал кончик кружев, из-под крышки другого выбивалась оборка юбки, с Пипо Розетти расплачивалась Сильвия Гресвик, из дрожащих рук падали деньги, Пипо шарил по полу, Лора Гресвик в раскрытый сундук охапками швыряла бельё, шляпки, чулки, платья и соррентские сувениры: резные коробки, альбомы.

По размытому дождём шоссе Herr Аугуст Рисслер шагал в Сорренто, выполняя поручение послеобеденного совещания. Темнело. Herr Рисслер часто спотыкался; вскоре его обогнала Пипина коляска с сёстрами Гресвик, слегка обрызгала, — Herr Рисслер выругался, затем из-за угла вылетел встречный автомобиль из Сорренто, Herr Рисслер поскользнулся — на миг почудилось Рисслеру, что в автомобиле мелькнула рыжая борода Лауридса Риста, Herr Рисслер крикнул: «Стойте», — автомобиль обдал его грязью с ног до головы и сгинул, Herr Рисслер скрипнул зубами, и подвернул брюки и зашлёпал дальше.

Из окна своей комнаты, наполовину уйдя за занавеску Данилё Казакоф глядел, как отъезжают сестры Гресвик, и чуть-чуть хмурился открытый лоб, и только так, слегка, передёргивались губы, складываясь не то в усмешку, не то в тихую улыбку грустно-раздумчивого сожаления.

Постучали в дверь, — Данилё Казакоф отпустил занавеску, мельком взглянул на часы, мимоходом — в зеркало, поправил платочек в верхнем кармашке, открыл дверь и невольно, — правда на один лишь шаг, отступил назад, и удивлённо, правда, не очень громко, воскликнул:

— Фрау Рисслер?

И маленькая фрау Берта Рисслер опрометью кинулась обратно в коридор, путаясь в юбке, путаясь в ворохе горьких мыслей, в клубке вечерних, быстро надвигающихся сумерек.

И никто не видел, как догонял Данилё Казакоф убегающую тоненькую фигурку, как он догнал её, как от двух-трёх ласковых слов ожили беленькие завитки, вот только что смерть увидавшие. И никто не слышал, как в комнате Казакофа плакала маленькая фрау «Blumenkohl», как говорила она смешные, точно детский лепет, слова, омывая светлыми слезами оттаявшей женской души: — Я шла к вам… Я уже знала, что вы большевик. Аугуст мне сказал. Но всё равно. Вы так говорили о любви… Боже мой, я жила, как в тюрьме. Я хочу ребёночка. Аугуст говорит, что… Мы должны брать пример с французов. Он говорит: keinekinder-sistem… Пока не выплачены репарации… Он требует от меня, чтоб я… Пока мы не разбогатеем, чтоб я… Но это неправда… У него двести тысяч марок в банке… Goldmarken, понимаете… Я ненавижу его… Я хочу любви и ребёночка. Я пришла к вам. Делайте со мной всё, всё!..