Расщепление ядра - [10]
— Спасибо, дорогие, — сердечно сказал Иван Иванович. — Пойду брать отпуск. — И, провожаемый завистливыми взглядами коллег, он побежал в дирекцию.
…На следующий день — за сутки до генеральной репетиции — на свет явился еще один вариант пьесы. Я привожу отрывок из новой ситуации.
Квартира молодоженов на десятом этаже. В открытые окна видны проплывающие облака. Стол празднично накрыт. Клава и Володя входят, держась за руки, и задерживаются перед большим зеркалом.
Володя (вдруг он становится серьезным, словно увидал в зеркале нечто важное). Ты заметила, как на тебя смотрели в загсе посторонние? Ты была красивее всех!
Клава (игриво). Только там? А счастье?
Володя (теряя голову от счастья). Наконец-то ты моя жена! Наконец-то мы одни!.. Значит, ты согласна с моим рационализаторским предложением? Ты признаешься в зажиме критики, консерватизме и косности?
Клава. Как директор завода я не могу останавливать из-за твоего изобретения целый цех. Можете жаловаться, товарищ Зябликов!
Володя. Вы отсталая личность, товарищ Зябликова! Вы два года не хотите понять, что тысяча заклепок лучше, чем сто! Завод или развод?
Клава (на ее лице смена чувств). Вова! Милый! Не надо путать личное с производственным!
Володя (жестко, упрямо, решительно). Нет, надо!
Стук в дверь. Входит глубоко фольклорный старик, контролер ОТК Ерофеич. В руках, на вышитом полотенце он несет чернильный прибор, сделанный из несортных заклепок. Он поет песню передовых производственников:
Володя (увидев Ерофеича). Вот и старые специалисты меня поддержат.
Клава. Вы кто, товарищ?
Ерофеич. Али не узнала? Старик я… дежурный… контролер ОТК. А насчет автомата системы Зябликова так скажу: хорошо будет смеяться тот, кто будет смеяться… того… последним! (Преподносит молодоженам от имени цехкома чернильно-заклепочный прибор.).
Клава (сильно колеблясь). Но ведь риск-то какой!
Ерофеич (многозначительно). Что с возу того… этого… упало, того… этого… не вырубишь топором!
Клава (встревоженно). Это в каком смысле?
Ерофеич. Все в том же… В смысле не в свою галошу не садись!
Клава (просветленно). Ах, в этом!..
Володя. Завод или развод? Развод или завод?
Клава (с огромной душевной борьбой). Взвесила! (Все еще борется.) Оценила! (Кончила борьбу.) Поняла!
Ерофеич. Я так скажу: не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь. (Садится за стол, выпивает и закусывает в честь молодоженов).
Клава и Володя, взволнованные и счастливые, выходят на балкон. Поцелуй. Еще поцелуй. Еще. Мимо пролетает самолет. Подоспевшее облачко скрывает Зябликовых от посторонних. Занавес.
…Гости подавленно молчали.
— Идея! — вдруг поднялся с места хозяин дома драматург Бомаршов. — Значит, в комедии у этих авторов директор молодой? Тут что-то есть… Прошу прощения, друзья, но вы ведь знаете, у меня пьеса готовится в театре… Скоро генеральная, надо вовремя внести поправки.
И Бомаршов прошел в свой кабинет. Через минуту оттуда донесся скрежет телефонного диска и раскатистый голос драматурга:
— Надо ввести в третий акт старушку… Ну, такую… сказительницу… А директор пусть будет ее сыном. Его роль придется передать кому-нибудь из молодежи… Сейчас это актуально. Через полчаса я продиктую вам окончательный вариант диалога.
ЧАЙНИК
Бездарных, но невероятно плодовитых авторов-графоманов в редакциях величают сердечно и непонятно «чайниками».
Один такой «чайник» приходил к нам в газету почти ежедневно. Заведующая отделом писем при виде его бросалась к флакону с валерьянкой. Вахтер воинственно ощетинивал усы. В отделе литературы поднималась паника.
— Спасайтесь, братцы! Опять приволок опус…
Но на этот раз «чайник», не обращая внимания на окружающих, двинулся прямо в кабинет ответственного секретаря. Положив на кипу гранок свою мшистую шляпу, он вынул из папки объемистую рукопись.
— Роман прикантовал… Напечатаете? Нет?.. Жаловаться буду. Писать буду. Снимать с работы буду…
После легкого оперативного обморока секретарь поклялся прочитать все до последней запятой. Но зря поклялся. Едва он взглянул на первую страницу, как его залихорадило: ни одного слова в пятисотстраничном труде автора разобрать было невозможно.
Кликнули машинисток. Те ознакомились с почерком настойчивого графомана и сразу же подали заявление об уходе. Умудренные опытом стенографистки, способные расшифровать даже древнеассирийскую клинопись, и те отступились.
А вслед им неслось:
— Жаловаться буду. Писать буду. Снимать буду…
Ответственный секретарь стал на колени:
— Ну сядьте рядом с машинисткой! Ну продиктуйте ей свой неведомый шедевр!
«Чайник» отнекивался:
— У меня голос сиплый. И потом это ваша обязанность рукописи читать. Особливо талантливые. Где чуткость? Где внимание?
Последние слова напугали секретаря до дрожи. Угроза увольнения нависла над коллективом. В воздухе пахло оргвыводами и вызовами в высокие инстанции.
К счастью, выручил старый репортер. Он пережил два землетрясения и восемь сокращений штатов и не боялся ничего на свете.
— Дайте-ка мне на рецензию, — предложил репортер. — Мы с автором найдем общий язык.
— Пощадите себя! — упрашивали приятели. — Вам и так на пенсию.
