Расщепление ядра - [12]
— Не тушеваться? — оживился Наждак. — Это пожалуйста. Так вот, дорогие сограждане и сослуживцы… Жизненный путь у меня всегда к цели устремленный… Родился я давным-давно назад. В Даниловке, на улице Шаболовской. Старые горожане небось помнят наш дом. Как раз в первом этаже у нас трактир помещался. Подавали на вынос и распивочно. Пельмени были, расстегаи опять же… Учился я, конечно, на соседней улице. Напротив чайная располагалась. А к чаю, натурально, штофы положены. Такая, знаете, плоская сосудина — очень удобно в заднем кармане укладывалась, не то что нынешние… Работать начал в мастерских скобяных. Кто бывал в тех местах, на Серпуховке, может, знает — наискосок пивной зал нумер три. Всегда в наличии свежие раки, сухарики соленые, а бывает, и вобла. Гастрономия, одним словом…
— Это нам понятно, — нетерпеливо вмешался Терешкин. — Вы ближе к сути. Конкретнее, то есть.
— Я и так конкретнее, — потупился Кузьма Иванович. — Путь-то у меня сложный и, опять же, извилистый… Так, значит, перешел потом слесарем в артель. Небольшая такая артель, невзрачная на облик, а доход давала народному хозяйству. И что удобно — рядом дежурный магазин: хоть в полночь, хоть за полночь, всегда распахнут. А в магазине том любая тебе закуска… А последние десять лет я привязанный к нашему родимому заводу. Участвую, конечно, в общественной жизни по линии городков и воскресного выезда на массовки. Одно плохо: буфет наш нечутко работать стал, кроме кваса да лимонада с бутербродами, ничего такого воодушевляющего не берет на лоно… Вот и все, можно сказать, мои жизненные вехи…
— М-да, — задумчиво пробормотал председатель. — Содержательная жизнь. Насыщенная биография. Так что, будем обсуждать кандидатуру?
— Воздержимся, — сказал член совета. — Все ясно, как бутылочное стеклышко.
— Принято! — решительно сказал председатель. — Заметано!
— Есть предложение, — вдруг спохватился член совета. — Пускай товарищ Наждак пройдется по родимым улицам заново. И в следующий раз расскажет нам, какие культурные учреждения там возникли. Тогда и охватим членством.
МОРСКОЙ ПЕЙЗАЖ
— Ну, а теперь, — молвил председатель месткома, — перейдем к третьему вопросу. Обсуждение заявления отделения Худфонда о том, что в нашем учреждении свил себе гнездо носитель чуждой морали Н. П. Расторгуев. Мы как общественность должны дать носителю по рукам. Встаньте, член профсоюза Расторгуев, и расскажите месткому о своих художествах.
Бухгалтер Расторгуев поднялся с места, тревожно почесал в затылке, о котором сослуживцы говорили, что он «на волоске от лысины», и начал:
— До сих пор перед вами стоял скромный бухгалтер материальной части, аккуратно плативший членские взносы. Сейчас перед вами стоит человек, который свил гнездо… Объясняю суть… В прошлом году у нас завязались финансовые отношения с Худфондом. Мы им перекинули с баланса на баланс две тонны творческого холста на сумму триста восемьдесят рублей пятьдесят три копейки… Звоню я однажды своему коллеге из Худфонда: «Борис Савельич! Наш нечуткий председатель месткома отказал мне в санатории. Не посодействуете ли вы собрату по арифмометру?»
Председатель месткома обидчиво пошевелил кустистыми бровями и сказал:
— Попрошу без намеков, товарищ Расторгуев. Я же вам говорил, что лимиты кончились.
— Может быть, — продолжал Расторгуев, — может быть, лимиты кончились, но зато началось мое падение. Так вот. Звонит мне месяц назад худфондовский бухгалтер и говорит: «Пакуйте саквояж, Николай Палыч! Раздобыл вам путевку в Дом творчества. Не дом, а торт „Сюрприз“!» Прибыл я на место действия — не обманул коллега: благорастворение воздуха, куда ни глянь — одни пейзажи и натюрморты… На аллейках гипсовые купидончики в пионерских галстуках… В беседках сидят творческие работники в бухарских пижамах и дамы в соломенных шляпах без дна, нимбах, по-ихнему…
— Не уводите! — строго сказал председатель месткома. — Ближе к существу.
— Не увожу, — кротко ответил Расторгуев. — В моем деле каждый мазок создает этот самый… колорит… Так вот. Отдыхаю день, блаженствую неделю, телосложением начал округляться. Вдруг прибегает замдиректора по хозяйственно-творческой части: «Сходите на склад, товарищ Расторгуев. Возьмите под расписку инвентарь — мольберт, кисти и краски. Комиссия прибывает. По чьей-то клеветнической жалобе проверка будет соответствия. Так вы сядьте вон на холмике и пишите морской пейзаж». Я, откровенно говоря, больше к контокоррентным книгам привычен. Но не подводить же благодетелей! Смотрю, вся наша колония побросала преферанс и на берегу уселась. В воздухе только и слышно: «Ах, какие ракурсы!.. Светотени, светотени-то — сплошной Айвазовский!» Добралась комиссия и до меня. Авторитетная такая троица. Один — вроде бильярдного шара в очках. Другой — с пиратской бородищей. А у третьего — палка с набалдашником, будто монумент с острова Пасхи. Видать, лауреаты… Взглянули на мой мольберт, помолчали. Тот, который с острова Пасхи, ткнул палкой: «Что это вы изобразили?» Я пожал плечами: «Натюрморт всякий. И опять же морской пейзаж». Бильярдный шар говорит: «Заграницей бывали?» Я отвечаю: «В прошлом году вокруг Европы путешествовал». Пират поинтересовался: «С итальянской системой знакомы?» Я честно признался: «А как же?! И с простой, и с двойной. В нашем деле без этого нельзя». Комиссия потопталась немного и ушла. А я решил посмотреть, что настоящие художники натворили. Подошел к одному — море у него на кляксу похоже… Посмотрел у другого — вместо лодки таракан разрисован. Оригинальничают, черт подери! Мало их, видать, критикуют… В полночь прибегает ко мне замдиректора, за голову держится: «Комиссия велела посторонних из дома проводить, а о вас, как носителе чуждой морали и проповеднике абстракционизма, поставить вопрос!» Ну вот, я и отбыл домой досрочно. А вместе со мной почему-то на поезд грузилась половина курортников…
