Распутницы - [48]

— Что отец про меня сказал? — спросила Машка, ожидая услышать что-нибудь нервное или гневное.

— Ничего.

Ответ деда поразил её. Она уточнила обиженно:

— Про меня не спросил?

— Ни слова.

— Вот гад!

Наутро, еле продрав глаза после бессонной ночи, Геннадий решительно взялся за дело — он повёл наступление по всем фронтам. Своего помощника Реброва вместе с Одоевой Геннадий отправил к вилле Ондатра следить во все глаза: кто въезжает, кто выезжает из бандитской «малины»; особенно было указано уцепиться за новенький БМВ с номером 666 и проследить его водителя. Что Саша Семёнов появится у Ондатра, сомнений не возникало. Сам же взял скоросшиватель с делом Игошина и направился в СИЗО на «беседу» с преступником. Каузина сегодня на работу не вышла, позвонила, что «приболела». Геннадий не настаивал — пусть отлежится, вчерашнее разоблачение обрушилось на неё сокрушающим молотом.

Игошин сидел на стуле, сверля взглядом пол. Раскаиваться и признаваться во всех грехах он, как и прежде, не собирался.

— Будем молчать?

Геннадий просматривал всё, что имелось на Игошина. Справки с места жительства, объяснительная родителей, с места работы… Работал Игошин продавцом в мебельном магазине, но был нерадив, и его держали лишь благодаря родственным связям — владелец магазина приходился ему тридесятым дядей. Самойлов Иван (застреленный подельник Игошина) работал в компьютерном салоне. Далее следовало описание задержания преступников. Угнанную «девятку» тут же вернули владельцу — преступники позаимствовали её с автостоянки у старого универмага. Пистолеты «ПМ», изъятые у Игошина и Самойлова, были чистые — ранее из них не убивали, номера на пистолетах были сбитые, и, откуда они пропали, выяснить ещё не удалось. Это всё.

Геннадий вздохнул. Конечно, Игошину впаяют приличный срок за убийство полицейского — доказывать его вину не требуется. Но что было в сумках, которые он и Самойлов спрятали? Почему они неслись по городу во весь опор, чем и привлекли внимание ГИБДД? А главное, зачем Игошин Ондатру? Каузина удивилась, услышав, что Ондатру нужен Игошин, — ей велели лишь следить, чтобы Геннадий не лез в дело Игошина. Скорее всего, Каузина никогда не видела Игошина и Ондатра вместе, но это он потом прояснит. Хотя Каузина, вернее всего, мало кого знала из организации Ондатра, как и о ней знали лишь редкие посвящённые. А ключ к решению дела именно в последнем: зачем Игошин Ондатру? Версия о товаре в сумках лишь предположение Геннадия. А как на самом деле, знают только Игошин и Ондатр. Но Игошин молчит, а Ондатр недосягаем в своей вилле-крепости.

— Игошин, почему вы не идёте навстречу следствию? — устало спросил Геннадий. Он чувствовал, что его усилия разговорить преступника пойдут прахом.

— Зачем?

— То есть?

— Зачем идти вам навстречу? Всё и так ясно — угнал машину, убил мента. Судите и везите на зону. Что вам ещё надо?

— Но это не всё.

Игошин ухмыльнулся:

— Если вы решили, гражданин следователь, прицепить мне в довесок пару ваших зависших дел, — ничего не выйдет.

— Вы очень самоуверенны.

— Хотите сломить меня угрозами?

— Какие угрозы? Я говорю с вами предельно корректно. Просто любопытно мне, почему вы неслись под сто двадцать километров в час на угнанной «девятке»?

— Испугались.

— Кого?

— Не кого, а что. Угнали и перепугались, что догонят.

Геннадий улыбнулся. А он наглый малый. Ещё шутит. Чувствует себя достаточно уверенно. Конечно, его по-настоящему не «ломали» — не обливали холодной водой, а после не сажали в ледяной бетонный карцер, не били по зубам и почкам, не пинали в яички, не подсаживали к уркам. Его «берегли». И он, побыв здесь, в камере предварительного следствия, вдруг решил, что все описанные в коммерческих книжонках ужасы «полицейских застенков» — лишь плод воображения жадных до гонораров писак.

— А где вы взяли пистолеты?

— Нашли.

— Где?

— Не помню. Шли, шли — и нашли. Нашли, удивились и тут же решили похитить старую «девятку».

— Что вы с ней собирались делать?

— Ничего. Обидно всю жизнь было — у многих молодых людей есть машины, а у нас — нет. Собирались покататься, а потом вернуть машину на место, а пистолеты сдать в полицию.

— Почему вы убили полицейского? Почему так ожесточённо сопротивлялись при задержании?

— Всё от испуга. От ужаса. И я, и Ванька с детства милиции боимся. Теперь — полиции. Я себя не контролировал, стал почти безумен.

— Невменяем, — поправил его Геннадий.

— Правильно. Само получилось… Почему вы ничего не записываете, гражданин следователь?

— А что записывать?

— Как что? Я вам чётко объясняю — при моём задержании я был невменяем, в состоянии психического аффекта, вызванного страхом перед полицией и перед пенитенциарной системой вообще. Я не соображал, что делал.

— Игошин, если я запротоколирую эту лабуду и подошью ее в ваше дело, вас на зоне росгвардейцы задавят. Или ещё хуже — переведут в опущенные. Все годы заключения вы будете отверженным и униженным, пассивным гомосексуалистом, спать только на полу под нарами, а ближе к окончанию срока вас повесят или кастрируют, и вы умрёте от потери крови…

— Опять вы меня пугаете, гражданин начальник.

— Гражданин следователь… Как я понимаю, говорить сегодня вы не намерены.