Расплата - [25]

— Вот видишь, — огорченно вздохнула девушка, обращаясь к одному только Вениамину, — ничего не поделаешь, приказ начальника закон для подчиненных, как об этом сказано в уставе, о котором вы так любите распространяться: «О воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий». Ты тут не скучай без меня.

Когда дверь захлопнулась, Сошников громко вздохнул:

— Вот и разъедемся мы скоро. Вот и перестал существовать экипаж лейтенанта Бакрадзе. Станем заправскими обитателями тыла. Солнышко, лес или горы, а то и море. Какой-нибудь душ шарко. А поливать, Веня, там тебя из него уже будет новая медсестра. Ты в новую медсестру не влюбишься, Веня? А?

— Вот еще, — надулся Якушев. — Да мне, кроме Ленки, в жизни никого не надо. От любви к ней только чище становишься.

Грузин мрачно махнул рукой:

— Не остри, Лука Акимович. Пусть достается ему Лена на всю жизнь, пусть нарожает ему кучу мальчиков и девочек, станут они бабушками и дедушками. Это их личное дело, в конце концов. Огорчительно другое, о чем ты правильно только что заметил. То, что сначала погибла наша голубая «шестерка» от этих проклятых «мессеров», а теперь погибает весь наш дружный экипаж. Развезут нас по новым госпиталям, и точка. По этому поводу можно будет только песенку спеть. — И он вполголоса запел:

На Север поедет один из нас,

На Дальний Восток другой.

Вано на мгновение задумался, потом смуглой ладонью провел по лбу, словно набежавшие складки хотел разгладить:

— Есть такой непреложный закон бытия. Мгновение — это мгновение, и, как бы вы ни стремились его повторить, ваши усилия будут тщетными. Вот сидим мы в этой маленькой, не совсем уютной палате втроем. Войдет твоя очаровательная Лапочка, станет четверо, и уже сидеть мы будет по-другому, да и разговор какой-нибудь новый возобновим.

В это мгновение растворилась дверь и на пороге с подносом в руках, неся им ужин, действительно появилась Лена, услыхавшая окончание последней фразы:

— Я пришла, мальчики. По какому поводу меня вспоминали?

— Подожди, крошка, — ласково остановил ее Вано. — Один знаменитый поэт, не имел чести запомнить его фамилию на школьных уроках литературы, сказал: «Остановись мгновенье, ты прекрасно».

— Это Гете сочинил, — подсказала Лена.

— Ах да, — весело согласился Бакрадзе, — как же я запамятовал. Нам еще в восьмом, не то в девятом «Б» учитель рассказывал его поэму. Там про доктора Фауста и черта Мефистофеля…. Интересно рассказывал. Сейчас мы сидим вчетвером: наш экипаж и Леночка. Вернее, мы трое лежим, а она стоит с подносом в руках. Хорошо, ясно, тихо. Но никогда больше такой мизансцены не будет. Бакрадзе от зениток к тому времени сгореть может, наш рассудительный политрук Лука Акимович на повышение пойдет куда-нибудь. Скажем, комиссаром полка. Леночка и юный наш Ромео поженятся и не захотят продолжать знакомство со стариками. Одним словом, не вечен мир. А пока давайте весело улыбаться наперекор всем аксиомам. Нашей дружбе, понимаешь, тому, что рано или поздно разобьем всех фашистов, понимаешь, и вернемся обязательно к своим очагам. На белом свете мало ли чему можно улыбаться. Эх, по стаканчику цинандали бы сейчас, да где его достанешь. Лично я артезианский колодец готов пробурить, чтобы извлечь из недр эту живительную влагу, при поддержке гидротехника Якушева разумеется.

Лена поставила поднос на тумбочку и рассмеялась:

— Зачем же бурить, товарищ лейтенант? Все равно, с костылем какой вы бурильщик? Я вам по секрету скажу, стоит в моей тумбочке неприкосновенная бутылка «кагора». Мама дала на дорогу и велела выпить, когда наше наступление начнется. К тому времени я новую какую-нибудь раздобуду, а эту вам сейчас пожертвую.

— И скорбеть по ней, как по покойнику, не будешь?

— Да нет же, товарищ лейтенант.

— Ва! — восторженно воскликнул Бакрадзе. — Так неси ее, пока ты такая щедрая. Мы все-таки остановим, а точнее сказать, продлим мгновение.

Они дружно чокнулись, а потом больные принялись за ужин, поставив в изголовье кроватей свои скрипучие костыли. Веня, который с туго забинтованной ногой-култышкой обходился уже без них, прихрамывая, добрался до своей койки, два раза поморщившись при этом. «Делаю каких-нибудь полтора десятка шагов, а как покалывает. Вот что значит задета кость».

Лена ему последнему подала ужин. Наклонившись, теплыми губами коснулась мочки его уха.

— Сегодня приду к тебе под утро, ясно? — прошептала она.

— Ясно, товарищ командир.

— Почему «командир»?

— А потому, что, когда мы поженимся, еще неизвестно, кто кем будет командовать. Скорее всего, ты мною. У тебя для этого все задатки налицо, а я добряк.

Легкие ее шаги погасли за дверью. Якушев, лежа на кровати, глубоко вздохнул и потянулся. Ожидание предстоящей встречи навеяло добрую тихую радость. «Все-таки хороша Лена. До чего же она хороша своей душой, добротой, искренностью и этим ласковым, проникающим в душу взглядом светлых глаз, преданностью, которой пронизано каждое ее движение, каждая добрая шутка. Нет, ему не надо иной в этом мире, опаленном войной, человеческими страданиями и надеждами. В мире бинтов, йодоформа, белых халатов и осенней, надвигающейся на весь мир слякоти на дорогах отступления. И как же был не прав Вано Бакрадзе, который, махнув рукой однажды, пренебрежительно произнес: