Расплата - [7]

.

— Что я должна делать?

— Hin und her gehen! Sie haben wohl Scheisse in den Ohren?[14]

Антон увидел, что его мать, дрожа всем телом, стала ходить взад и вперед. На ее лице застыло растерянное, как у ребенка, выражение. Немец направлял на ее ноги фонарь, который держал солдат, стоявший рядом.

— Das genügt[15], — сказал он наконец; лишь много позднее, уже учась в университете, Антон узнает случайно, что по походке его матери немец пытался определить, не еврейка ли она.

Стейнвейк стоял, держа документы в руках.

— Ich…[16]

— Nehmen Sie gefälligst den Hut ab, wenn Sie zu mir reden![17]

Стейнвейк снял свой котелок и повторил:

— Ich…

— Halten Sie das Maul, Sie verjudetes Dreckschwein![18]

Мужчина просмотрел паспорта и удостоверения, потом оглянулся:

— Wo ist der vierte?[19]

Г-жа Стейнвейк хотела что-то сказать, но муж опередил ее.

— Mein älterster Sohn, — сказал он дрожащим голосом, — aufgebracht von dem schauderhaften Ereignis, hat, ohne zich zu verabscheiden, jäh die elterliche Wohnung verlassen, — und zwar in jener Richtung[20]. — Он указал шляпой в сторону «Дома Удачливых», где жили Бёмеры.

— So, — сказал немец, засовывая документы себе в карман. — Hat er? Jäh, nichtwahr?[21]

— Allerdings[22].

Мужчина кивнул головой на дверь.

— Abfuhren[23].

Все происходило теперь очень быстро. Не разрешив ничего взять с собою, даже надеть пальто, их вытолкали из дому. На улице стояли вперемежку мотоциклы, серые легковые машины и военные грузовики, пляшущие лучи фонариков освещали людей в военной форме, слышны были команды. Некоторые солдаты держали на поводке собак. «Скорая помощь» уехала, на дороге остался только велосипед Плуга. И большое красное пятно на снегу. Антон услышал вдалеке приглушенные звуки выстрелов. Он почувствовал, что рука матери ищет его руку, и увидел ее помертвевшее, застывшее от ужаса лицо. Отец был снова в шляпе и смотрел в землю, как всегда при ходьбе. А душа Антона наполнялась кощунственной благодарностью за всю эту возню, всю эту деятельность после многомесячной гробовой тишины. Может быть, его гипнотизировали яркие снопы света, поминутно падавшие на лицо, но наконец-то, наконец что-то произошло!

Словно во сне он почувствовал, как рука матери вдруг сильнее сжала его руку, и тут же их оторвали друг от друга.

— Тони!

Она исчезла где-то там, за грузовиками; отец тоже. Какой-то солдат взял Антона за плечо и отвел к легковой машине, стоявшей наклонно, наполовину на откосе, спускавшемся к реке. Он впустил Антона внутрь и закрыл за ним дверцу.

Впервые в жизни Антон сидел в автомобиле. В темноте едва видны были руль и измерительные приборы. В самолете намного больше приборов. В «Локхид Электра», например, их пятнадцать; и два руля. Он посмотрел в окно. Родителей нигде не видно. Куда же все-таки девался Петер? Солдаты с фонарями входили к Кортевегам и выходили назад, но, насколько он мог видеть, без Петера. Он наверняка догадался убежать за пустырь. Узнали ли они, что Плуг сперва лежал возле Кортевегов? В саду у Бёмеров никого не было. Окна запотели, и ему стало хуже видно улицу; когда он вытирал их, рука делалась мокрой от его собственного дыхания, но все оставалось искаженным и неясным. Вдруг раскрылись двери, ведущие из спальни его родителей на балкон. Потом солдаты сорвали шторы в гостиной и разбили окна изнутри прикладами винтовок. Застыв, он глядел на сыплющиеся дождем осколки. Вот негодяи! Где его родители возьмут новое стекло, сейчас ведь ничего не достать! К счастью, они, наверное, больше ничего не собирались ломать, так как выходили, один за другим, наружу. Входную дверь они оставили открытой.

Ничего больше не происходило, но все оставались на местах. Некоторые курили и разговаривали друг с другом, держа руки в карманах и переминаясь с ноги на ногу от холода; другие освещали фонарями дом, как будто желали насладиться зрелищем того, что они разорили. Антон снова поискал глазами родителей, но там, далеко, в темноте никого нельзя было различить: только тени в мечущихся лучах света. Лай собак. Он вспомнил о том, что произошло недавно в их доме, когда человек в кожаном пальто хамил его отцу, но думать об этом было невыносимо — гораздо невыносимее, чем когда это случилось. Его отец должен был снять шляпу перед немцем… Он отталкивал от себя это воспоминание, он не хотел больше об этом думать, хотел, чтобы этого не было, никогда не было. Никогда в жизни он не станет носить котелок, никто не будет после войны носить шляпу!

Отрешенно смотрел он наружу. Стало совсем тихо. Все отошли и застыли на местах. Прозвучал приказ, один из солдат подбежал к их дому, бросил что-то в среднее окно эркера и, пригибаясь, бегом вернулся назад. С оглушительным грохотом ослепительный букет огня расцвел в гостиной. Антон нырнул под приборную доску; когда он снова посмотрел в окно, вторая ручная граната взорвалась наверху, в спальне. Сразу после этого появился солдат с чем-то вроде пожарного брандспойта в руках, за спиной у него висел цилиндр; он вышел вперед и начал поливать дом через окна длинными, гремящими струями огня. Антон не верил своим глазам. Неужели это происходит на самом деле? В отчаянии он пытался разглядеть отца и мать, но пламя пожара ослепило его, ничего больше не было видно. Дымящиеся струи огня летели, одна за другой, внутрь — в гостиную, спальню, коридор, на тростниковую крышу. Они и вправду делали это, и уже ничего нельзя было изменить! Дом горел изнутри и снаружи. Все вещи и книги Антона, Карл Май и «Физика свободного поля», его коллекция фотографий самолетов, библиотека отца с полосками зеленого сукна, наклеенного на полки, одежда матери, клубок шерсти, стулья и столы — все исчезало в огне. Солдат закрутил кран огнемета и исчез во тьме. Несколько человек из Зеленой полиции, с карабинами, перекинутыми за спину, вышли вперед, засунули перчатки за ремни и протянули руки к трещавшему огню, словно хотели его остановить. Они болтали друг с другом, смеялись.