Расписной - [11]

– Бля, щас Дуболом даст просраться! – угрюмо процедил Зубач.

– Ну, кто его заделал? – обыденно спросил подполковник. У него была красная физиономия выпивохи, однако от коренастой фигуры веяло уверенностью и животной силой. Биологическая волна была так сильна, что даже Волк ощутил чувство беспокойства.

– Сам он, гражданин начальник, – маленький лупоглазый Лубок для убедительности прижал одну руку к груди, а второй показал куда-то в сторону параши.

– Захрипел и помер. Тут же кислорода совсем нет…

Высунувшись из строя и проследив за пальцем Лубка, Вольф увидел распростертого на полу Ероху.

– Карцер, пять суток! – прежним обыденным тоном распорядился начальник. – Кому тут еще кислорода не хватает?

Прапорщик сноровисто выволок Лубка в коридор. Больше желающих жаловаться не находилось.

– Убрать! – подполковник брезгливо взмахнул рукой. Два прапора за руки и за ноги потащили мертвеца к двери. Провисающий зад Ерохи волочился по полу и потому зацепился за порог камеры. Так, экономя силы, солдаты-первогодки таскают на кухне мешки с картошкой.

– Где его вещи? – поинтересовался капитан.

– Какие там вещи – хер да клещи! – отозвался Меченый. – Пустой он был, как турецкий барабан.

– Поговори мне! – рявкнул Дуболом. Меченый замолчал.

– Кто отвечает за хату? – спросил Дуболом, проходя вдоль строя почтительно окаменевших зэков.

– Ну, я, – после короткой паузы отозвался Калик.

– Как положено отвечай! – рявкнул подполковник. – Или научить?!

– Осужденный Калитин, статья 146 часть вторая[42], срок шесть лет!

– Так вот, гусь лапчатый, – Дуболом подошел к смотрящему вплотную и впился в него гипнотизирующим взглядом. – Если эксперт скажет, что его замочили, я с тебя шкуру спущу и голым в карцер запущу! Там ты у меня и сгниешь! Ты понял?

– Понятно говоришь, хозяин. Только не трогал его никто. Сам копыта отбросил.

Калик хотя и старался вести себя как обычно – высокомерно и властно, это у него плохо получалось. Когда он и Дуболом стояли лицом к лицу, сразу было ясно, кто здесь держит масть[43].

– Что-то ты у меня задержался, все под больного косишь, – недобро улыбнулся начальник. – Следующим этапом пойдешь на Владимир! А пока наведи порядок в хате! Завтра проверю, если свинюшник останется – дам веник и самого мести заставлю!

У Калика вздулись желваки, но он смолчал. А значит, проявил слабость. Поняли это не все – только опытные арестанты. Расписной, которому Потапыч несколько месяцев вбивал в голову законы зоны, тоже понял. Они обменялись взглядами с Мордой – парнем, который просил обратный билет в юность. Тот едва заметно презрительно усмехнулся, и Расписной согласно кивнул.

За завтраком они оказались рядом. Блаткомитет неторопливо жевал сало и колбасу, все остальные звенели алюминиевыми мисками с жидкой пшенкой. Миски имели такой отвратительный, жирный и липкий вид, что об их содержимом не хотелось даже думать. Места за столом не хватало, многим приходилось устраиваться на шконках или быстро лакать еду стоя.

– Машке с Веркой хату вымыть! – бросил в пространство Калик. Он был мрачен и очень озабочен. – А Шкет пусть коней прогонит. И Хорька ко мне!

– Щас сделаем, – кивнул Меченый.

– Слышь, Расписной, а как там, где «перхоти» нет? – спросил Морда, расчесывая волдырь на руке. – Кто по хате дежурит, кто убирает, кто чифирь готовит?

Вольф усмехнулся.

– Дошло? В том-то и весь расчет! Паханы без шестерок не могут. Когда в хате собираются одни бугры, они начинают друг друга за глотку брать. Кто круче – тот наверху остается, остальные – в осадок…

Морда покрутил головой.

– Да-а-а… Менты всякое придумывали. В Коми, на волчьей зоне, брали человек десять из отрицаловки, пятерых сажали в железную цистерну, а пятерых оставляли снаружи с кувалдами. Мороз за сорок, теплой одежды нет. Одни греются, долбят кувалдами изо всех сил, другие от холода и грохота с ума сходят… Потом меняются, а через два часа все десять лежат пластом. Но это гадство еще похлеще…

Морда достал пачку «Беломора», вытряхнул папиросу, привычно размял табак и закурил.

– Представляю, какой получился дурдом… Не-е-ет, так жить не можно. Всегда должны быть старшие, те, кто помладше, самые младшие. Только пахан обязан быть путевым. Если он пляшет под ментовскую дудку…

Морда указал на двух пидоров, старательно убирающих в камере. Веркой звали того самого гладкого красавчика в красных плавках. Он старался руководить, то и дело покрикивая на Машку – совсем молодого парня с бакланскими[44] наколками.

– Видишь, у гребней тоже одни командуют, другие подчиняются. На зоне Верка, может, в главпетухи пробьется.

Но Расписной смотрел в другую сторону, на окно. Шкет стоял на плечах у Зубача и через дырку в проволочной сетке пропускал между стеной и «намордником» привязанную к толстой нитке записку. Сто процентов, что это был запрос про него.

Малевки поступят в соседние камеры – слева и справа, а может быть, еще в нижнюю и верхнюю. Оттуда записки передадут дальше, или продублируют их содержание через прижатую к стене кружку, или криком во время прогулки, на худой конец простучат по водопроводным трубам… Через несколько часов многочисленные обитатели тюрьмы смогут высказать все, что они знают или слышали о Вольфе-Расписном… Страхующий операцию лейтенант Медведев обеспечивает отсутствие в камере тех, с кем Вольфа могла сводить судьба – земляков, бойцов специальной разведки, соучеников и знакомых. Но черт его знает, кто может оказаться среди полутора тысяч собранных со всей страны босяков…