Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 1 - [111]

— Кабанович! — рявкнул Дьюрька, задохнувшись, первым в окошко и массивно приземлился на рамку обоими локтями, столбя территорию. — Ой, извините… Ка-га… Родом из деревни Кабаны! Лазарь. Моисеевич. Телефончик дайте пожалуйста!

— А кем он вам приходится? — переспросила будочница подозрительно — но подозрение относилось скорее к Дьюрькиному возрасту: тетка с редкими зеленоватыми бровями, не менее редкими фиолетовыми волосами и едким голоском заморена было до такого параллельного состояния, что ни о каких расстрелах простая русская фамилия Каганович ей воспоминаний не навеяла. — Кто вы ему?

— Я — родственник! Троюродный внучатый племянник! — благодушно соврал Дьюрька, резко натянув передний отворот ушанки пониже, и густо покраснел.

— Да-да, он только что из Кабанов — буквально прямо с вокзала! Ночевать в Москве негде — вот он и решил к доброму дедуле податься… — тихо подначила его сбоку Елена.

Дьюрька истерично всхлипнул, покраснел еще гуще, пурпурнее, но чудом не разоржался.

Будочница через узкую свою оконную щель смерила их еще одним подозрительным взглядом — зацапала щучьей ручкой деньги, — и велела зайти через час.

И всего-то через час сражений с метелью (перемежавшихся еще более драматичными и непростыми, буреобразными, шквалистыми околачиваниями в вестибюле метрополитена — вестибюле слякотном, болотистом, где их то и дело сносило с ног главным делом народа — сносить с ног) они оказались обладателями картонной прямоугольной карточки, с домашним адресом именитого убийцы на Фрунзенской набережной и его домашним телефоном: карточка казалась ключом к миру, ключом к истории, которые, — если ее правильно использовать (вот только придумать как!) — можно изменить и исправить немедленно.

Добежав до первого же телефонного автомата у Интуриста, чуть не подравшись из-за того, кто будет звонить, наперебой засовывая в автомат собственные двушки и, пихаясь, начав уже, было, в четыре руки набирать номер, вдруг обнаружили: а чего сказать-то, если легендарный упырь и правда сейчас подойдет к телефону — они не знают.

— Давай ты будешь говорить — ты все-таки девушка, — сдался вдруг неожиданно Дьюрька. — Скажешь, что ты комсомолка: хочешь с ним встретиться, чтобы он поделился партийным опытом. — А потом мы его хрясть…

— Дьюрька, перестань молоть чепуху… Ну и будешь ты точно такой же, как он тогда!

Елена набрала номер. Готовясь к какой-то чудовищной импровизации — по наитию — как только подойдет чудовище. Но неожиданно ответил женский голос.

— Здравствуйте, с Лазарем Моисеевичем можно поговорить? — произнесла Елена, вдруг почувствовав на языке и в висках омерзение от самого факта, что произносит это имя — да еще и с подобием вежливости в голосе.

— А Лазаря Моисеевича сейчас нет. А кто его спрашивает?

— Я… журналист…

— А откуда? Из какой газеты? Как вас представить? Что ему передать? — женщина на том конце как-то заметно оживилась.

— Я потом перезвоню… — быстро скомкала Елена разговор и бросила трубку на рычаг. — Нет, Дьюрька, я не могу! — отшатнулась она от телефона. — Омерзительно! Я вдруг почувствовала: ну о чем мы будем с ним говорить? «Скажите, вы жалеете, что вы такой подонок и преступник? Ах, нет, не жалеете? Ай-яй-яй…»

— Что за чувствительность! — бодрился Дьюрька — хотя самого трясло от волнения еще больше. — Это же исторический шанс!

— Ох, Дьюрька — им суд заниматься должен. Или врач психиатр.

— Согласен! Суд! Нюрнберг нужен над всеми сталинскими этими сволочами! Но пока новый Нюрнберг возможен станет — эта сволочь подохнуть успеет! А я хочу увидеть, как у него сейчас рожу перекосит, когда я ему скажу, что по его вине моего дела убили!

— Да что у него перекосит?! Это же не человек! Если б он способен был перекашиваться из-за стыда — он бы не санкционировал убийства стольких людей! Это все бесполезно, Дьюрька! Он не такой, как ты — не такой, как люди. Это больные маньяки, которых нужно судить, изолировать от общества — а не разговоры с ними вести — тем более не интервью брать — давая им возможность еще и гнусь свою пропагандировать на людях. Эта идеология должна быть запрещена как преступная — и каждый, кто смеет ее воспевать, должен сидеть в тюрьме. Сейчас он тебе расскажет — что такое время было, что все вокруг подонками и убийцами были, и что быть подонками и убийцами это доблесть — так и нужно служить родине. Да еще и скажет, что твой дед и вправду врагом народа был.

— А я ему по голове тогда!

— Гнусный трясущийся гнилой старикашка — ты представь себе! С гнилой душонкой внутри! Противно! Ему даже по голове дать противно! Мараться.

— Мало ли что противно: историческая правда должна свершиться! Он должен увидеть мое лицо — а я его! Меня могло не быть на свете из-за этой падлы!

В задыхающихся препирательствах не заметили, как добежали до Пушкинской. Вылазки позёмки подкрепились уже регулярной армией метели: серый одутловатый мешок свесился-таки с неба до кромок домов, и колкая крупа летела теперь, с отвратительной непредсказуемостью и резкостью траекторий, еще и сверху. У киоска «Московских новостей», впрочем, несмотря на это, жил, мигрировал, бурлил, особый народ — в первой же группке, застывшей у выхода из подземного перехода, белокурый длинновласый красавец довольно громко, с резкими выстрелами белорусского акцента, рассказывал восьмерым, с дрожащим почтением живым щитом его обступившим, обывателям, как участвовал в митинге в Куропатах — в память о репрессированных — и как его избили, и как внутренние войска избили еще сотни людей на его глазах, как волокли и избивали женщин, и как все несколько тысяч людей, поминающие сталинских жертв, были жесточайше, с применением слезоточивого газа и дубинок, разогнаны. У обочины с иголочки одетый джинсовый студентик с синим рюкзачком, с горделивым смехом для конспирации завернув разворот самиздатской крамолы — «Экспресс-Хронику» — в «Правду», давал читать (с руки, чтоб не увели) трем корешам, довольно рассказывая, как только что, полчаса назад, на его глазах возле Арбата свинтили и увезли распространителей «Экспресс-Хроники», а ему все-таки удалось до этого урвать последний номерок — в котором как раз, вон, все рассказано про аресты распространителей прошлого номера.