Я слышал про гнилой гуманизм недочеловеков, но никогда особенно не понимал, что это такое. А увидев женщину с оружием, вспомнил россказни о том, как у недочеловеческих женщин не поднимается рука на кэлнорцев — и понял, что тут мне лгали тоже.
Она рассматривала меня с выражением, которого я не мог понять. Потом медленно спросила, не опуская ствол — и её перевёл отличный дешифратор, лучше штатного:
— Кэлнор — превыше всего?
— Да, — сказал я. А что ещё я мог сказать?
— Кэлнору будет принадлежать Вселенная? — спросила она.
— Да, — сказал я, как мог чётко. Вдохнул, взял себя в руки и попросил у неё — всё равно я уже предал Родину. — Товарищ недочеловек, убейте меня, пожалуйста, быстро. Я ещё никого из ваших соотечественников не убил, поэтому вы можете убить меня быстро.
— Ты знаешь, что тебя до́лжно убить? — спросила она.
— Да, — сказал я через силу. — Потому что я ваш враг. Только быстро, если можно.
— Ещё живые есть? — спросила она.
— Нет, — сказал я. — Если бы были, мне не позволили бы вызывать врагов.
И тут женщина закинула бластер на плечо. Я не поверил глазам.
А в рубку ввалилась такая… я никак не мог придумать слово, чтобы определить эту группу точно. Шайка? Банда? Сброд? Они все были разные, совсем разные, даже униформу не носили, чтобы попытаться это скрыть. Никогда раньше мне в голову не приходило, что такое вообще возможно. Мне казалось, что недочеловеки — такая же армада, как мы, вернее, несколько таких же упорядоченных обществ, но в тех, кто пришёл на зов, порядка не было вовсе.
Я не понимал, как они могут существовать. Как они могут терпеть рядом друг друга — так невероятно отличающиеся. В одной толпе я увидал и недочеловеков, и явный генетический мусор — и что-то держало их вместе, они действовали, как команда.
Впереди всех оказался молодой высокий мужчина-недочеловек, Шед-Бухгалтер, скажу я сейчас — тогда у него ещё были ярко-красные блестящие кудри ниже плеч и такая же красная курчавая борода. Кудри и борода меня поразили. Меня вообще поразили их волосы.
У женщины — ещё ничего. Но вот у мужчин — эти локоны, косы, хвосты, этот гребень, крашеный в зелёный и красный, чёлки ниже глаз и звериная морда, заросшая целиком — это было невероятно, это был разврат, этим они обольщали своих недочеловеческих самок, мне тоже хотелось такое на голове, когда я смотрел — то есть, они обольщали и меня. Меня учили, что волосы надо убирать везде. Волосы — пережиток недочеловеческого, они создают беспорядок, за ними сложно ухаживать, они мешают рассмотреть форму черепа и квалифицировать генетический индекс. Но недочеловеки не уничтожали волосы и делали с ними, что хотели. Им никто не запрещал. Вот о чём я думал, глядя на них — об их волосах, а не об оружии.
Я насмотрелся на оружие. В этом не было ничего поразительного. Но такого невероятного растления я не мог себе представить.
— Не пристрелила, Мать Хейр, — сказал Шед, спокойно констатируя факт. — Пожалела деточку?
— Надо было всадить в рубку ракету, — кивнула Мать Хейр. — Но я подумала: вдруг это пленный? И — да, не могу. Слабая баба. Да, он ребёнок, хоть и кэлнорский.
— А какая, позволь спросить, разница? — подошёл нги с косой очень красивого цвета, золотистой, как закатное небо. Такие волосы я хотел бы больше всего, но нги — даже не недочеловеки, нги — генетический мусор. Никому не удавалось оплодотворить нги — они погибали сразу или чуть погодя. Поэтому нги, согласно директиве Великого Сына, подлежали уничтожению поголовно. — Какая разница, ребёнок кэлнорец или взрослый? Даже младенец с Кэлнора носит в себе генетическую бомбу. Да и пленный, если выжил — заражён. Честный пленный покончил бы с собой, а не стал бы звать на помощь.
— У всех разная сила, — сказал огромный синий недочеловек с чёрными волосами, закрученными в множество длинных жгутов. В его случае мне хотелось бы не такие же волосы, а такие же мускулы. — И почему непременно сразу играть в ящик?
— Ага, — хихикнул тощий, с завидным красно-зелёным гребнем. — Можно ведь просто ликвиднуть проблему вместе с проблемным органом — и жить себе дальше! И, кстати, если кастрировать котёнка — то пусть, наверное, живёт?
— Лучше пристрелить, — сказал заросший сплошь. — Гуманнее.
— Может, проблема и меньше, чем кажется, — усмехнувшись, сказал статный и бледный недочеловек с роскошной чёлкой. От такой чёлки я бы не отказался. — Вдруг ему понравятся парни, когда он подрастёт.
— О, нет! — воскликнул Шед. — Если парни — это будет трындец. Ангел, ты хоть представляешь себе, каково это парню — понравиться кэлнорцу? Жесть, лучше и впрямь пристрелить сразу.
Они решали мою судьбу, а я пялился на них. Я их жрал глазами. У них всё было: волосы, с которыми они развлекались, как хотели, блёстки в ушах, пряжки, рисунки на бронескафах, фигурные рукояти у ножей… У них было всё, что запрещали мне, им было можно всё, что мне нельзя, им было можно заниматься любым развратом, даже заплетать себе косы. И они были сильнее, они ведь победили.
Наших лжецов. Тех, кто врал мне про войну. А мне всегда твердили, что прав тот, кто сильнее.
Я сжал кулаки и сказал:
— Товарищи недочеловеки, а можно попросить?
