Его рука невольно легла на сердце.
Веслав же как всегда всех удивил. Он не стал орать или что-то доказывать. Он вдруг расслабился, почти упал в кресло и заговорил тихо:
– И если бы это был Глэрион – я не смог бы к нему прикоснуться. И как только рубин окажется у нас – если окажется – и меч опять станет самим собой, я опять не смогу до него дотронуться. Никто не сможет.
Йехар крепко зажмурился, опять потянулся к клинку, но дотронуться до него не смог. Тогда в дополнение ко всему рыцарь отвернулся. Его пальцы судорожно скомкали одеяло.
– Возьми, – процедил он. – Возьми, но помни: берешь последнее, что осталось у меня.
Алхимик поднялся, взял клинок, выдвинул из ножен и повертел в руках, присматриваясь. Из груди рыцаря вырвался чуть слышный стон, хотя больно ему не могло быть, он сам признался, что не чувствует меча.
– И уйди, – добавил Йехар сдавленным голосом. – Помни, хотя он и не пылает, его нрав остался при нем. Не каждого будет слушаться этот меч, и не с каждым сольется воедино в бою. Тебе придется тренироваться… жаль, что я не смогу показать тебе хотя бы два-три приема.
Голос его стал спокойнее, хотя он все еще не смотрел на алхимика. Тот недоверчиво покосился на него. Он сомневался в сохранности своей жизни в том случае, если бы Йехар мог показать «два-три приема».
– Обойдусь, – заверил Веслав. – Оставляю вас страдать.
Голос рыцаря нагнал алхимика у двери.
– Тебе правда пришлось петь?
Прежде, чем скрыться, Веслав погрозил Эдмусу, но не бутылочкой с ядом, а острием теперь уже своего клинка.
