Раскол дома - [108]

– Похоже, она хочет, чтобы ее оставили в покое.

Знакомое чувство, подумала Брайди и вышла из стойла. Она прислонилась к двери конюшни, рядом с ним.

– Как и все мы, – проговорила она.

Он засмеялся, и вдруг она поняла, что тоже смеется. Они стояли вместе, наблюдая за поведением кобылы. Он спросил:

– Ты будешь вызывать Бертрама?

– Нет, еще рано. К тому же я сомневаюсь, что понадобится помощь ветеринара. Для нее это не первый раз, и они вылетают из нее пулей. Ты должен помнить.

Теперь она смотрела на него и чувствовала, как ее переполняет любовь. Как ей хотелось смотреть на его высокие скулы, темные глаза, длинные ресницы – длиннее ее собственных. На его темные волосы с каштановым отливом. Он кивнул.

– Конечно, помню. Я все помню, Брайди, все прошедшие годы. А помнишь, как мы воровали яблоки у старого Фроггетта? Ты тогда застряла на дереве, и нам с Джеймсом пришлось придумать отвлекающий маневр.

Ей хотелось засмеяться, но она не могла, потому что с тех пор слишком много времени прошло, а он оставался тем, кем был. Она ответила:

– Да, я помню. Вы бросались в него яблоками, а он кричал: вы маленькие мерзавцы, я знаю, кто вы. И если вы думаете, что я буду бегать за вами, то вас ждет неприятный сюрприз. А ты, Брайди, слезай-ка вниз, а потом расскажи маме, почему разорвала платье. Достанется тебе на орехи, и поделом!

Эти слова она помнила наизусть. Тим спросил:

– И что сделала мама?

– Отшлепала меня. Так что с тех пор я ношу бриджи. А ты вроде сказал, что все помнишь.

– Ну, ясно же, что я соврал.

Наступившее короткое молчание было легким, но его прервал возглас Пенни:

– Ах, господи, вот ты где. Пойдем, Тим, нам нужно обсудить нашу будущую встречу в Берлине. Мы с матерью получили такое удовольствие от прошлой поездки. Не будь врединой и не говори опять, что ты занят.

Тим придвинулся к Брайди и прошептал:

– Я очень хочу что-то тебе сказать, но не могу.

Она тряхнула головой.

– Я не хочу ничего от тебя слышать, ты понял?

Он ушел, и до нее донесся его самодовольный смех.

Джеймс стоял на дорожке, ведущей к Центру капитана Нива, и смотрел. На сердце у него стало тяжело, когда он услышал, как они разговаривают, но когда появилась Пенни, ему стало легче. По ссутулившимся плечам Тима и по тому, как он оглянулся, было очевидно, что его чувства и чувства Брайди совпадают. Отец сказал ему, чтобы он не торопился и более взвешенно обдумал свое решение насчет РАФ[32]. Ну что ж, вот он сейчас и обдумал, и завтра будет ясно, возьмут его или нет. Тогда он скажет родителям, но не скажет, почему он так решил. Может, это не самая важная причина, но как он может оставаться здесь, когда та, кого он так сильно любит, не отвечает ему взаимностью? Беда в том, что он не может ненавидеть ни его, ни ее. Он любит их обоих. Всегда любил и будет любить.

Глава 29

Ньюкасл, ноябрь 1938 г.

Сэр Энтони сидел во главе стола. Он устроил в клубе в Ньюкасле праздничный обед, посвященный Мюнхенскому соглашению, куда пригласил всех своих обычных гостей. Тиму он показался бледным и озабоченным, в во время как Пенни потчевала их рассказами о своих ощущениях во время Kristallnacht[33], или Ночи разбитых витрин, когда предприятия и дома, принадлежащие евреям, подверглись нападению, во время которого били витрины и окна. Она одобряла последующие аресты десятков тысяч евреев-мужчин по обвинению в том, что они евреи, и в дальнейшем их сослали в концентрационный лагерь к таким же, как они, евреям, которые там уже пребывали. Арестовали также несколько евреек и сослали в местные тюрьмы. Всю оставшуюся в руках евреев собственность конфисковали. Пенни смеялась и размахивала руками.

– Прямо как уборка дома.

Сэр Эджерс постучал по столу:

– Ну-ну, хватит.

А его жена захлопала. Тим смотрел в тарелку, от отвращения он был не в состоянии проглотить ни куска. Сэр Энтони не комментировал рассказ Пенни, но зато выразил свое облегчение по поводу заключенного в октябре Мюнхенского соглашения. Леди Маргарет добавила:

– Это очень умно со стороны герра Гитлера.

Все подняли бокалы, в том числе и Тим, но вино не коснулось его губ – хотя, в конце концов, что это дает? Он и сам не знал. Сэр Энтони пил так, будто умирал от жажды. Позже Тим написал отчет Потти, включив туда все существенные разговоры, которые вел с присутствующими. Вышло занимательное чтение, Тим не сомневался, особенно разделы отчета, отведенные сэру и леди Эджерс. И, в свою очередь, спросил у Потти, если ли какая-то информация о происхождении Хейне, с тем чтобы, когда он снова поедет в Берлин, у него было бы оружие на случай, если Хейне заподозрит его в чем-нибудь.

Тим поехал в Берлин в начале декабря разведать почву и получить подтверждение, что первоначальный отчет Бауэра, адресованный Потти и написанный сразу после побега Герберов, соответствует положению дел и он, Тим, остается вне подозрений.

Оказавшись в Берлине, он вспомнил все, чему его учили на тренировочных занятиях, и, проходя мимо витрин, он обращал внимание на отражения в стекле. Он садился в трамваи, потом выходил, запутывал следы, возвращаясь назад по своему же маршруту. Но никто не преследовал его, да и зачем? Теперь, когда они получили всю Судетскую область, что им побег какой-то одной еврейской пары? Тим слегка расслабился, но не терял бдительности. И он по-прежнему отказывался передать оригинал письма Милли и Хейне, объясняя это собственной уязвимостью, а письмо обеспечивало ему безопасность. Он настаивал, что свои обязательства по отношению к Хейне он выполняет, привозя ему пакеты от сэра Энтони.