Раскаты - [22]

Не поверил тогда Сергей Иванович леснику, что так уж ничего нельзя поделать с ворами, и не понял робкую просьбу его («трудно мне одному»), а через пару дней даже воспрезрел он Тимофея, жалкого. Тимофей и Федор стояли у сельской лавки, лесник что-то выговаривал Бардину, а тот улыбался широко — в морду бы заехать! — и похлопывал его по плечу…

Сергей Иванович стиснул зубы, чтобы не выпустить стон, запросившийся из груди — вот и настроился, подумал, на встречу с Бардиным! — и опять подсел к окну, стал выглядывать на безлюдной улице знакомую ненавистную фигуру.

Так он и промаялся весь день, то расслабляясь в воспоминаниях, то напрягаясь в мыслях о человеке, который всю жизнь тайком попирает человеческий порядок и думает, конечно, что все у него шито-крыто и никакой кары ему не будет. Уже и сумерки втекли в окна и сгустились в углах да под лавками, и стадо, крикливо разбираемое бабами и ребятней, протопало-промычало, проблеяло по улице, и Марья, вернувшись с поля, многажды прошуршала в избу и во двор, а Бардина все не было. Старчески покряхтывая, Сергей Иванович вышел в сени, черпнул из жбана полную кружку и выцедил не спеша прохладного, явно закисшего кваса. «И квас-то не хочет подновлять», — подумал недовольно о Марье, не зная, куда деваться от давящей тесноты, хотя квас, пусть и закисший, охладил нутро и весомо осел в животе. И худой квас лучше хорошей воды… Ткнул сенную дверцу, шагнул через порожек и присел тут же на приступок, все еще теплый от дневного солнца.

— И чего без конца чадишь? — сказала Марья, обходя его с полным подойником в руках. — Эдак и помереть недолго, столько яду глотать. И сосе-от, сосе-от цельный день…

— Утром я сам выгоню скотину в стадо, — будто не расслышал ее Сергей Иванович. — А ты пораньше завтрак сготовь. Да с собой собери мне чего-нибудь. Задержусь я в Речном.

Голос вроде бы всегдашний, неторопкий и ровный, но Марья сразу поняла: больше с ним говорить не надо, не откликнется ни за что, лишь глянет досадно, словно на дурочку, что не понимает человеческого слова и пристает с глупостями. Лучше сделать по его и молчать старательно, так молчать, чтобы проняло, тогда он сам покряхтывать начнет, искать повод заговорить. Да не выдержала — с утра ведь не перемолвились ни разочку, — сказала робко:

— Все ж-ки хочешь связаться с им?… Не стал бы. Чай, толку-то… И не твоя это забота, пусть милиция разбирается, на то они и поставлены…

Как знала, и рта не раскрыл муж в ответ. Глянул криво, встал и ушел в крылец, стукнул с улицы дверью. Зло стукнул, будто не знай что уж она ему сказала… Марья хлоп-хлоп глазами: может, и впрямь что не так сделала?.. А и вправду, что ли, чем старее, тем дурнее становится человек? Всегда открытый был Сергей в молодости, веселый, а теперь днями не кажет улыбки, шутки не услышишь, на которые столь горазд был раньше. Случись тогда и не эдакое, случись и того пуще — лежал бы да балагурил, посмеивался над собой, а тут совсем сломился. Оно и конечно, глаз дороже, чем алмаз: раз потеряешь — больше не найдешь, да ведь что теперь поделаешь, жить-то все одно надо, никуда от жизни не денешься…

Так думала Марья, войдя в избу и обиженно приткнувшись холодным лбом к печному плечу. И не ведала она, не смогла угадать того, что с мужем происходит сейчас как раз обратное: не сломленной, а туго натянутой лесиной состоял Сергей Иванович. Еще какой-то миг — и отдастся со страшной силой, собьет, сметет все, что окажется на пути. Замыкался он, затаивался в себе именно в моменты, когда требовалась от него отдача всех сил разом, до самой последней капельки. Перед серьезной дракой или шутейной схваткой с человеком, который мог быть сильнее его, моменты эти были короткими — сжался и распрямился, одолел, — но теперь перед ним стояло что-то не до конца понятое еще, и приходилось выжидать, не отпуская от себя натянутую силу. Все должно было проясниться после встречи с Федором Бардиным, а тот все не шел, хотя должен был, по соображениям Сергея Ивановича, появиться обязательно. Неужто самому пойти да поискать с ним встречи? Не много ли чести будет? Да и не будет ли смотреться, будто он, Железин, струхнул перед этим бандюгой, тогда как сам Бардин должен трястись перед ним сухою былинкою? Ну, «струхнул»-то… тут он перегнул, пожалуй: никто на селе — да и сам он — не поверит, что Железин мог испугаться и дрогнуть перед чем бы то ни было.

Задумался, убаюкался чуточку Сергей Иванович, откинувшись на лавочке к штакетнику ограды и незряче глядя в сумрак притихшей улицы — девки и парни по домам еще — в вид себя приводят покрасивше выглядеть, — да и не заметил, как появился Бардин. А он вот он, долгожданненький, круглой горкой высится перед ним и басит довольно, ломая нарочно слова:

— Убей бог не пойму ничего, ети вашу дышло! Одне говорят — при смерти лежит наш дорогой Иваныч, другие — будто в Речное покатил с утра. А он, гляди, целехонек сидит, здоровехонек и ехать никуда не думал, поскольку умный человек и…

— Не мычи, Федор, заткнись, — остановил его Сергей Иванович, поморщившись. — Садись вот. Да поведай, чего терся у моего двора, чего сказать хотел. А хоронить меня рано. И не вам хоронить.