Раскаты - [16]

Так они и живут…

Скоро на каникулы должен приехать ее златовласенький «глухонемой».

Как-то он подойдет, что скажет?

Не больно удивится Варька, если и не подойдет он, если опять обойдутся его каникулы одними поглядками. С него станется. Уедет он в свой город («Где росла ты, где жила ты, мне б и было невдомек, если б только не Алатырь, не Алатырь-городок!» — уже просилась услышанная где-то песенка) и снова напишет ей братское письмо, очень ей нужен такой брат… Но неужто опять самой первой подойти, да как же это, нельзя же девчонке лезть к парню нахально!

О, господи…

Смеялась звонко, мурлыкала песни Варька при людях. Злилась, обижалась и всерьез будто болела сердцем тайком. А глубоко-глубоко в ней, в самой глубине самого глубокого уголка души, неизбывно трепещет живчик: счастливая ты, девка, ой какая счастливая! Ведь что надо человеку? Чтобы в хорошее завтра верилось. Все-то распрекрасно у тебя, и того лучше впереди будет! Потому столь легко и обходишься ты с парнями, даже неплохими вовсе. Спирька Самсонов — чем плохой парень? Сын дурачка, правда, и сам чудик хороший — то одними стихами зашпарит, больше похабными, то и вовсе ахинею наговорит, точно как отцовские бредни, — но все это, на Варькин глаз, нарочно. В душе он добрый. Уж по одному тому видно, что и в глаза Варьке не смеет глянуть, отведет или опустит и сразу засвистит независимо. Даже здесь вечерком мелькнул пару раз на улице, не побоялся мартовских парней, но подойти к дому дяди Егора не осмелился. Хороший парень, а — не лежит душа.

Или другого взять, который сейчас вот явится. Ну да, солнце уже в самую макушку бьет, тень прямо под ноги прижалась — значит, жди Костю Митрофанова, помощника дяди Егора, плугаря его. Будто бы на обед Костя домой приходит с поля и будто бы его дядя Егор просил зайти к ним и глянуть, как там тетя Таня себя чувствует, а сам и в избу к больной не заходит, спросит у Варьки и стоит столбом, выпучив на нее и без того очень уж круглые глазищи, словно век не видел, как девушка сидит и книгу читает. И вечерами то же: парни мартовские волейбол у клуба ботают или кино смотрят, а этот знай трется где-нибудь поблизости, не дает ей на крыльце спокойно посидеть, отдохнуть немножко с беготни предзакатной. Проучила его Варька однажды, да не впрок, видать, урок. Осмелел он с чего-то (то ли днем Варька с ним потеплее обычного поговорила?), прямо к палисаднику подошел, встал почти рядом и страх как вишней заоградной залюбовался. «Костя, — сказала Варька, — у тебя что, денег нету?» — «Каких денег?» — ошарашился тот и захлопал кругляшками глаз. «Кино же сегодня в клубе, а ты не смотришь. Сейчас тебе вынесу — ступай посмотри». Поднялась Варька и пошла в избу, глянула в окно — Костенька чуть не бегом от дома чешет: осрамит, мол, еще, вправду вынесет денег! Три дня после этого не появлялся парень, а на четвертый не выдержал, промельтешил-таки несколько раз под окнами.

Ага, так и есть, опять заявился. Ну, погоди, покажу я тебе «как там тетя Таня?»…

За воротами послышалось топанье-хлопанье. То пыль полевую сбивает добрый молодец, чтобы красавцем перед красной девицей предстать. Малые воротца распахнулись, и вот он сам, весь на виду. Длиннорукий, сутуловатый и очень, видать, сильный. Что тебе медведь с Черного Бора. Только глаза на полнощеком, наспех вымытом лице робкие, как у побитого кутенка. Постой маленько, не такими еще станут!

Варька и с места не тронулась: как сидела на чурбашке, только платье одернула пониже на колени и книгу захлопнула. Костя медленно прошел вдоль крылечной дощатой стены и пристыл у сенного приступка, ближе подойти не осмелился. Открыл было рот, но Варька опередила его:

— Лучше, лучше твоей больной. Чашку супа съела и чаю попила. Кланяемся дяде Егору.

Сказала и не отвела от парня глаз, наоборот — положила голову на плечо и насмешливо уставилась на него: что, мол, теперь скажешь? Заежился тот под ее взглядом, залился маковым цветом, фуражку снял, чтобы покомкать досыта, а слов-то никаких у бедненького нету.

— Ладно тогда, — выдавил наконец хрипотцу. — Пойду я…

Развернулся через дальнее плечо — совсем перестал соображать, что ли? — и двинулся обратно, еще выше задрав спину. Прыснула Варька, прикрывшись книгой, и словно за штаны пропыленные придержала его вопросом:

— Костя, можно тебя спросить? А правда — дядя Егор говорит, будто ты женишься?

— Я? — Костя обернулся, на лице его было такое удивление, что Варька уткнулась скорее в книгу, чтобы не увидел он распирающий ее смех. И глупо спросил: — А на ком?

— Ну, мало ли тут у вас невест, село-то вон какое, самое большое в Засурье. Да и на стороне находят, кому своих мало… — Варька улыбнулась лукаво и, неожиданно для себя самой, ляпнула: — А на мне ты бы женился?

— Так ты ж не пойдешь… — буркнул Костя, и только теперь, на седьмые сутки, до него стало доходить, что над ним смеются. Смеются нахально, прямо в глаза. И лицо его, по-мальчишески полное и круглое, в момент построжало, сделалось жестковато-взрослым. — Ты… Ты не смейся… Над этим не смеются… — И глаза у Кости так завлажнели, что показалось: ей-богу, вот-вот не выдержит он, заплачет себе на стыд и позор.