Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130–1194 - [87]

Он не был хорошим королем. Несмотря на его грозную внешность, он, похоже, мало верил в себя. Перспектива сменить Рожера II на сицилийском троне кого угодно привела бы в смущение, а Вильгельма до тридцати лет никто не готовил к государственной деятельности, и Рожер, если он был низкого мнения о способностях четвертого сына – а имеются серьезные основания предполагать, что это так, – не стал бы скрывать своего мнения. Неудивительно, что Вильгельм старался скрыть неуверенность за устрашающей внешностью, а отсутствие способностей и умений – за показным безразличием. Едва ли можно счесть случайностью тот факт, что он самоустранился как раз от тех разновидностей государственной деятельности – финансов, дипломатии и законодательства, которые так прельщали его отца. Только в тех сферах, где он мог на равных состязаться с Рожером, Вильгельм сумел доказать миру, что он тоже Отвиль. Он тоже строил прекрасные здания; но главное, он сражался. Как воин и военачальник Вильгельм превосходил своего отца и знал это. Будучи заперт в собственном дворце, без друзей и советников, он оказался, как это часто с ним бывало, во власти страхов и сомнений; но во время военных кампаний во главе армии он преображался. И в решающий момент именно его мужество и военное искусство спасли королевство.

Сам контраст, однако, был для него типичен. Его настроения резко и постоянно менялись – вероятно, из-за отсутствия уверенности в себе, что было его главной слабостью. Длительные периоды глубочайшей апатии чередовались со вспышками неистовой, почти истерической деятельности. Он мог проявить непомерную жестокость в один момент и немыслимое милосердие – в другой. Его поведение по отношению к Маттео Боннеллюсу, то враждебное, то доброжелательное – не говоря о том, как он обошелся с Генрихом Аристиппом, – свидетельствует, что он мог легко менять свое мнение под влиянием собственного настроения или советов окружающих. Сам человек неуравновешенный, он оказался не способен поддерживать то тонкое политическое равновесие, от которого зависела безопасность королевства, – между самим собой и подданными, аристократами и простолюдинами, христианами и мусульманами.

И все же, почему Вильгельм Злой? Прозвище явно несправедливо. В нем не было зла ни в каком смысле. Он не был порочным[96]; и, если вышеприведенный анализ правилен, можно предположить, что его нежелание заниматься государственными делами проистекало не только из его природной лени, но также от искреннего убеждения, что вокруг него есть другие люди, способные сделать это лучше. Это может также означать, что Вильгельм был вовсе не беспечным гедонистом, каким его изображает Фальканд, а глубоко несчастным человеком, который искал во всяком новом дворце или развлечении временное прибежище для своего мятущегося духа. Не исключено, что правильнее назвать его Вильгельмом Печальным. Но мы никогда не узнаем этого точно. Из двух хронистов его царствования один точен, но безумно краток и непоследователен в изложении, другой великолепен, но ненадежен. За отсутствием каких-либо еще свидетельств мы можем только вынести вердикт «не доказано» и на этом проститься с одним из самых загадочных персонажей в истории нормандской Сицилии.

Часть четвертая ЗАКАТ

Глава 14 НЕБЛАГОРАЗУМНЫЕ СОВЕТНИКИ

Ибо, хотя оба народа, апулийцы и сицилийцы, бесчестны, ненадежны и склонны ко всякого рода злодействам, все же сицилийцы более искусны в притворстве и умеют скрывать свои подлинные мотивы, завлекая тех, кого они ненавидят, медовыми речами и тонкой лестью, чтобы причинить им больший вред, захватывая их врасплох.

Гуго Фальканд

С точки зрения закона проблем с наследованием трона не возникало. Король, умирая, объявил, что желает, чтобы корона перешла к старшему из его оставшихся в живых сыновей, Вильгельму; а младший, Генрих, должен удовлетвориться княжеством Капуанским. Поскольку Вильгельму было только двенадцать лет, его мать, королева Маргарита, принимала на себя роль регентши, при поддержке Ричарда Палмера, каида Петра и Маттео из Аджелло. Все казалось достаточно очевидным.

Трое советников, однако, не были в этом уверены. Долгое правление ребенка при регентстве женщины всегда чревато опасностями; престиж короны не полностью восстановился после событий 1161 г.; у аристократии легко могло возникнуть желание возвести на трон незаконнорожденного сводного брата покойного короля, Симона. Юный Вильгельм, помимо всего прочего, никогда не рассматривался как наследник при жизни отца: он не получил даже традиционного для намеченного преемника титула герцога Апулийского. Опасения советников были так сильны, что они настояли, чтобы Маргарита не объявляла о смерти мужа, пока делаются приготовления к коронации, и провела церемонию, как только пройдут три дня траура.

Но они напрасно беспокоились. В день коронации юный Вильгельм, впервые появившийся на публике, завоевал все сердца. В отличие от своего отца, мальчик изначально обладал одним важным преимуществом: он был красив. Когда в кафедральном соборе Палермо Ромуальд Салернский помазал его священным маслом и возложил на его голову корону Сицилии и когда позже он проскакал через город к королевскому дворцу в парадных одеждах, с золотым венцом, все еще сверкавшим на длинных светлых волосах, унаследованных от предков-викингов, его подданные – независимо от их рода, веры или политической ориентации – не могли скрыть своей радости. Раскрасневшийся, но величественный – ему не хватало нескольких недель до тринадцатилетия, – он, казалось, соединял в себе невинность ребенка с серьезностью, не свойственной его возрасту. Преданность и любовь внезапно пробудились во всех сердцах. Даже Гуго Фальканд, описывая коронацию, позволяет себе редкий проблеск нежных чувств: