Расчленение Кафки - [22]

Н:И тут я углубляюсь в технические расчеты, начинаю снова грезить о совершенном убежище, и это немного успокаивает меня; закрыв глаза, я с восторгом рисую себе вполне и не вполне отчетливые возможности создать такое жилье, чтобы из него легко было выскальзывать и проскальзывать обратно[104].

А: Защититься можно, в частности, «углубившись в технические расчеты». Это «анальная» защита: стремление упорядочить, подсчитать, рассчитать и таким способом взять под контроль. Так Лужин защищался шахматными расчетами от наступающей угрожающей действительности.

Н:…моя крепость, которая никак не может принадлежать никому другому и настолько моя, что я здесь, в конце концов, спокойно приму от врага и смертельную рану, ибо кровь моя впитается в родную землю и не исчезнет[105].

А: Чрезвычайно русское, между прочим, ощущение — защита, идущая от «родной земли», отождествляемой с матерью (былинная «мать сыра земля»). Эту характерную русскую черту — постоянное чувство своей близкой связи с родной землей, с родной матерью и с Богоматерью — отметил Дэниел Ранкур-Лаферрьер в монографии, посвященной традиции почитания икон Божьей Матери в России[106]. Фантазия о том, что «кровь моя впитается в родную землю и не исчезнет», столь же знаменательна: кровь не исчезнет, так как даст жизнь потомству, она ассоциируется со спермой, попавшей в лоно земли. Представления эти связаны с архаикой, первобытностью, присущей и выползающим из земли хтоническим чудовищам.

Н:Ведь ради вас, ходы и площадки, и прежде всего ради твоих вопросов, главная укрепленная площадка, пришел я сюда, рисковал жизнью, после того как имел глупость долгое время дрожать за нее и откладывать свое возвращение к вам. Какое мне дело до опасностей, когда я с вами! Ведь вы — часть меня, а я — часть вас, мы связаны друг с другом, что может с нами приключиться?[107]

А: Неизвестный связан с «ходами и площадками» своей норы так тесно, что они — часть его, а он — часть их! Здесь можно увидеть интроективную идентификацию в действии: Неизвестный чувствует свою неразделимость с норой и одновременно интроецирует, присваивает, приписывает себе ее свойство обеспечивать безопасность, осуществлять защиту. Так и младенец, не сепарируясь от матери, ощущает свою защищенность.

Н:Один из этих любимых планов состоял в том, чтобы отделить укрепленную площадку от окружающей земли, то есть оставить ее стены толщиной, примерно равной моему росту, и создать вокруг укрепленной площадки пустое пространство, соответствующее размерам стен, все же сохранив, увы, маленький, не отделимый от земли фундамент. Это пустое пространство я всегда рисовал себе — и не без основания — как самое лучшее место для жизни, какое только могло существовать для меня[108].

А: То, что Неизвестный представляет оптимальным для себя укрытием оболочку, находящуюся в пустоте, подтверждает мысль о символическом значении норы: это материнское лоно, матка, в которой не родившийся еще младенец может чувствовать себя в безопасности.

Н:Тогда не возникло бы в стенах никаких звуков, никакого нахального рытья чуть не под самой площадкой, тогда там воцарился бы мир, и я был бы его сторожем; тогда я не прислушивался бы с отвращением к возне мелюзги, но с восторгом к тому, что сейчас совершенно от меня ускользает: к шелесту тишины на этой площадке[109].

А: Людей, не вполне психически уравновешенных, «нервных», очень часто больше всего раздражают нарушающие тишину шумы — мешают размышлять, читать, не дают уснуть. В шумах слышится им скрытая угроза: «нахальное рытье», переговоры заговорщиков за стенкой, притворный храп притаившихся в ночи врагов. И желание Неизвестного прислушаться к «шелесту тишины», защититься от шума, вполне естественно[110].

Н:А может быть — и такая мысль закрадывается мне в голову, — тут действует животное, которое мне еще неведомо? Возможно. Правда, я уже давно и очень внимательно наблюдаю жизнь здесь, под землей, но ведь мир многообразен и неприятных сюрпризов в нем достаточно[111].

А: Неизбывная готовность Неизвестного к «неприятным сюрпризам» свидетельствует об интенсивности его параноидных импульсов.

Н:Теперь я решил изменить метод. Я буду рыть в направлении звука настоящий большой ров и не перестану до тех пор, пока, независимо от всяких теорий, не обнаружу его истинную причину. И тогда я устраню ее, если это окажется в моих силах, если же нет, то хоть буду знать наверное, в чем дело. И это знание принесет мне либо успокоение, либо отчаяние, но пусть будет как будет — то или другое; оно будет бесспорным и оправданным. От этого решения мне становится легче[112].

А: Как выше говорилось, шум вызывает раздражение, потому что за ним может крыться угроза. А, конечно, самая страшная угроза — неведомая. И желание объективировать угрозу, превратить неясную тревогу в ожидание конкретной опасности, закономерно. Человек нередко очертя голову бросается навстречу опасности для того лишь, чтобы защититься от еще более страшной неизвестности.

Н:…я, вероятно, охотнее всего начал бы где попало — слышно там что-нибудь или не слышно — упрямо и тупо рыть землю только ради самого рытья, почти как мелкие твари, которые роют или совсем без смысла, или потому, что они жрут землю